О

ФИЗИКЕ

И

МЕТАФИЗИКЕ

 

Натурфилософский трактат

 

 

Анатолий Н. Аверкин

averkin_2000@mail.ru

 

 

Оглавление:

 

 

 

ЧИТАТЕЛЮ

 

КАК НАДО ПОНИМАТЬ КВАНТОВУЮ МЕХАНИКУ

 

ЖИВОЕ  И  МЕРТВОЕ

 

МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ  ПОСТРОЕНИЯ

 

МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ  ГЕОГРАФИЯ

 

МОНАДЫ  КАК  ФИЗИЧЕСКИЕ  ОБЪЕКТЫ

 

ЛИТЕРАТУРА

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

 

ЧИТАТЕЛЮ:

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Противоречие между обратимостью во времени мира, рисуемого динамическими уравнениями физики, и соответствующей необратимостью реального Мира является застарелой и кажущейся непреодолимой естественнонаучной проблемой. Более внимательный ее анализ заставляет, однако, сделать ошеломляющий, но, тем не менее, логически безупречный вывод о том, что временная необратимость связана с существованием в природе пятого взаимодействия, т. е. физического взаимодействия отличного от уже известных гравитационного, электромагнитного, слабого и сильного. Это взаимодействие следует назвать информационным, поскольку оно связано с переносом не энергии‑импульса, но энтропии! С точки зрения событий, происходящих в пространстве‑времени, информационное взаимодействие, будучи не связанным с переносом энергии, является дальнодействующим. По сути, это взаимодействие проявляет себя не в обычном пространстве, но в гильбертовом пространстве состояний материальных систем. Характерной особенностью информационного взаимодействия является то, что его носители обязаны обладать бесконечным числом степеней свободы. В связи с этим метафизику, т. е. науку, изучающую явления, связанные с наличием информационного взаимодействия, можно считать физикой бесконечного.

           Обнаруженное взаимодействие заставляет нас, не выходя за рамки материалистического миропонимания, принять, тем не менее, как единственно правильную ту картину Мира, что описывается философами, приверженцами объективного идеализма. В связи с этим настоящий трактат представляет собой интерес не только (а, может быть, и не столько) для физиков, но и для самого широкого круга интеллектуальных читателей. Этот читатель не встретит здесь каких‑либо физико‑математических затруднений. Обстоятельство это связано не со стремлением автора к научно‑популярному изложению материала, но с самой природой информационного взаимодействия, которое не может быть описано какими‑либо уравнениями, составляющими собой сущность теоретической физики. Более того, автор обещает своему читателю захватывающее чтение: будь он менее скромен, он назвал бы этот трактат «ВВЕДЕНИЕМ В ТЕОРИЮ БОЖЕСТВЕННОГО».

           Специально для читателей, имеющих физико-математическую подготовку, отмечу, то в приложении к трактату помещена имеющая к нему прямое отношение статья, в которой, в частности, раскрывается физическая природа квинтэссенции, т. е. недавно открытого антигравитационного атрибута пространства‑времени.

С уважением, А. Аверкин.

 

КАК НАДО ПОНИМАТЬ

КВАНТОВУЮ МЕХАНИКУ

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Со времени своего возникновения квантовая механика является предметом пристального внимания философов. Дело в том, что в квантовой механике процедура измерения является основополагающей, и, следовательно, для своего функционирования она нуждается в экспериментаторе‑наблюдателе. Такого рада смешение субъективного и объективного открывает широкие возможности для спекуляций как идеалистического, так и материалистического толка. Физиков, в своем большинстве, эти проблемы мало волнуют, поскольку философская трактовка квантовой механики никак не сказывается на соответствующем математическом формализме и проверяемых экспериментом выводах. Достаточно сказать, что академик Л. Д. Ландау на своих знаменитых семинарах вообще запрещал касаться вопросов, связанных с трактовкой квантовой механики. В том же ключе следует рассматривать и утверждение Фейнмана о том, что «тома философских рассуждений не стоят одной хорошей физической теории». Такой взгляд на натурфилософию, конечно, вполне допустим, сдается, однако, что при этом физики должны отказаться от приятной для них мысли, что физика является единственным фундаментом мироздания.

           Физики по своему душевному складу являются в основном материалистами, поскольку предметом их науки является объективно существующий мир в независящих от воли субъектов его проявлениях. Те из них, кто хочет подчеркнуть свое материалистическое мировоззрение, предпочитают называть незримо присутствующего в квантовой механике наблюдателя классическим прибором — как будто от названия что‑то зависит.

           Предлагаемую читателю работу не следует рассматривать просто как очередную трактовку квантовой механики. По сути, в сделаны вполне определенные выводы о физической природе квантовомеханического наблюдателя и показано, что в определенных аспектах своей сущности он вполне доступен для изучения физической наукой. С другой стороны, предлагаемые построения отнюдь не объявляют решенными все проблемы натурфилософии. Сообразно с замечанием Пуанкаре о том, что ученые не устраняют мешающие им препятствия, но лишь отодвигают их за пределы своей науки, излагаемая здесь теория устанавливает более четкие границы между физикой и метафизикой.

           Считается, что как идеалистическая, так и материалистическая картины Мира являются внутренне непротиворечивыми, и, следовательно, выбор между ними не может опираться на нашу логику. В высшей степени удивительным, поэтому, должно показаться то, что более тонкое, чем обычно рассмотрение принципов квантовой механики однозначно и логически безупречно свидетельствует в пользу того мироустройства, что рисуют все философы‑идеалисты объективного толка. Вместе с тем, правы и материалисты, поскольку идеальное оказывается движением совершенно особой формы материи.

 

*  *  *

 

 

В физике сформулирован некий эвристический принцип, который называется принципом соответствия. Это принцип утверждает, что каждая новая физическая теория должна содержать в себе хорошо проверенную старую как некий предельный случай. Типичной иллюстрацией этого принципа является связь между классической механикой и специальной теорией относительности — одна переходит в другую, если формально устремить скорость света к бесконечности. В этом смысле квантовая механика представляется очень странной. С одной стороны, классическая механика, казалось бы, действительно связана с квантовой принципом соответствия. Для каждого движения системы материальных тел мы можем определить некую функцию, которая называется действием. Если значения этой функции много больше некоторой фундаментальной постоянной, называемой постоянной Планка или квантом действия, то квантовая механика, вроде бы, действительно переходит в классическую. Однако, с другой стороны, квантовая механика для своего функционирования требует наличия объекта, называемого классическим прибором, который, как предполагается, вполне может быть описан классической механикой. Иначе говоря, квантовая механика не может работать, не прибегая к своему классическому пределу [1]. Мы гораздо лучше поймем принципы квантовой механики, если будем знать, что квантовая механика по сравнению с классической обладает двумя не связанными между собой новациями (странно, что это не было понято ранее).

           В классической физике состояние системы материальных тел однозначно определяется значениями так называемых интегралов движения, характеризующих данную систему. Количество этих интегралов примерно равно числу степеней свободы материальной системы, т. е. числу независимых движений, в которых эта система может участвовать. Такие известные интегралы движения, как энергия, импульс и момент импульса присущи всем материальным системам. Они называются аддитивными интегралами, поскольку для тех материальных систем, что состоят из физически независимых подсистем, их величины получаются в результате сложения соответствующих интегралов этих подсистем. В квантовой механике также имеются состояния, полностью фиксируемые заданием полного набора значений присущих соответствующей материальной системе интегралов движения. Назовем такие состояния базисными. Оказывается, что именно базисные состояния, и только они, находятся в соответствии с состояниями, описываемыми классической механикой. Если можно так сказать, классическая механика при уменьшении соответствующих параметров переходит в квантовую механику базисных состояний.

           Основы математического аппарата классической механики были заложены Ньютоном и Лейбницем одновременно с созданием основ самой классической механики. Называется этот аппарат математическим анализом. Что же касается квантовой механики, то ее математическим каркасом служит математическая дисциплина, называемая функциональным анализом. Эти две математические дисциплины принципиально отличаются друг от друга, и, поэтому, предельный переход от квантовой механики к классической не столь очевиден, как переход от релятивистской механики к классической же. Для доказательства того, что классическая и квантовая механики связаны между собой принципом соответствия, используется так называемое квазиклассическое приближение Бора‑Зоммерфельда. Надо ли говорить, что при этом негласно ограничиваются рассмотрением только базисных состояний. Таким образом, мы видим, что связь классической механики с квантовой вполне обозрима, и здесь не возникает каких‑либо требующих философского осмысления проблем. Иначе обстоит дело с другим аспектом квантовой механики.

Дело в том, что базисные состояния являются не единственными состояниями материальных систем, возможными в квантовой механике. Здесь возможны состояния, в которых интегралы движения не имеют определенного значения! Поскольку такие состояния не имеют аналогов в классической механике, неискушенному читателю следует затратить некоторые усилия для осознания ситуации. Квантовая механика устроена так, что если матсистема может находиться в одном из двух каких‑либо состояний, то она может находиться и в состоянии, представляющем собой линейную комбинацию этих состояний. Состояния, в которых интегралы движения не имеют определенного значения можно назвать композитными. Эти состояния представляют собой сумму базисных состояний, взятых с соответствующими коэффициентами. Эти коэффициенты в квантовой механике называются амплитудами. Описанное свойство квантовомеханических состояний носит название принципа суперпозиции состояний. Очень важно понимать, что принцип суперпозиции отражает качественную сторону уравнений квантовой механики и не зависит от того, насколько малое или большое значение мы могли бы придать постоянной Планка. В принципе, мы можем, не греша против уравнений квантовой механики, представить себе планету, вращающуюся вокруг своей звезды сразу по двум траекториям. Для того, чтобы охарактеризовать степень сложности того или иного композитного состояния матсистемы мы можем использовать параметр, называемый энтропией [2]. Этот параметр определяется формулой

S = – Sp r lnr,

где r – статистический оператор, иначе – матрица плотности, соответствующая данному состоянию матсистемы. Она определяется через амплитуды, характеризующие это состояние и показывает, с каким весом то или иное базисное состояние входит в рассматриваемое композитное. С математической точки зрения энтропия является функционалом, определенным на множестве состояний материальной системы. Свойства энтропии таковы, что она не принимает отрицательных значений, и ее величина тем меньше, чем ниже сложность композитного состояния, обращаясь в нуль лишь тогда, когда система находится в базисном состоянии. Такое определение энтропии соответствует нашему интуитивному представлению о ней как мере хаоса — чем выше значение энтропии, тем более хаотичным является состояние материальной системы. Важным свойством энтропии является то, энтропия системы состоящей из двух или более физически независимых подсистем равна сумме их энтропий. Иначе говоря, энтропия обладает свойством аддитивности. Из того факта, что энтропия матсистем, находящихся в базисном состоянии, равна нулю, следует весьма неожиданный вывод — в классической механике энтропия всегда равна нулю. Это лишний раз указывает на то, что принцип суперпозиции не находит своего продолжения в классической механике.

           Такой вывод представляется очень странным, поскольку понятие об энтропии возникло задолго до появления квантовой механики. Это понятие возникло, однако, не в рамках тогдашней классической физики, но вышло из лона не сводимой к ней термодинамики. Попытки вычислить энтропию и другие параметры термодинамических систем вынудили Гиббса [3] ввести категорию ансамбля. Мы можем представлять себе ансамбль Гиббса как совокупность копий одной и той же материальной системы, находящихся, однако состояниях, характеризующихся различными значениями интегралов движения. Понятие ансамбля при этом рассматривалась как некий математический прием, не имеющий отношения к реальному положению вещей. Правомерность введения ансамблей опиралась не так называемую эргодическую гипотезу, которая утверждает, что среднее по времени значение какого‑либо параметра, характеризующего материальную систему, равно среднему по ее ансамблю. Более ста лет прошло со времени возникновения проблемы, но доказательства верности эргодической гипотезы нет до сих пор. Как можно понять из изложенного, его и быть не может. Классическая материальная система обладает точно определенными значениями своих интегралов движения и, следовательно, любой параметр, зависящий от этих интегралов, равен вполне определенной величине, так что говорить о каком‑либо среднем значении этого параметра бессмысленно.

           Все встает на свои места, если считать, что ансамбль Гиббса является не какой‑то математической фикцией, но реально существующим объектом. По сути, этот ансамбль моделирует квантовомеханическую ситуацию, изображая собой композитное состояние материальной системы. Таким образом, квантовая механика находится в соответствии с физикой классических ансамблей. При этом квантовомеханической матрице плотности соответствует функция распределения, которой характеризуется каждый классический ансамбль. Классическая же статистическая физика, рассматривая специфические материальные системы, является лишь частью физики классических ансамблей. То же относится и к собственно классической физике, т. е. физике вырожденных ансамблей. Мы видим, что, по сути, слова квантовая физика и физика ансамблей (не обязательно классических) являются синонимами. Мне представляется, что термин «ансамбль» гораздо конкретнее, чем равнозначное ему неконструктивное словосочетание «пси‑функция», так что впредь я буду, если понадобится, пользоваться именно этим термином.

           К самой волнующей проблеме физики ансамблей можно подойти следующим образом. В классической физике существует так называемая теорема о возвратах Пуанкаре. Смысл ее можно проиллюстрировать следующим примером. Представим себе бильярдный стол, на котором сложилась какая‑нибудь конкретная ситуация: например, разбивающий шар приближается к пирамиде. По прошествии времени — предполагается, что потери энергии отсутствуют, — мы увидим, что движение шаров настолько запуталось, что кажется совершенно случайным. Однако, как показал Пуанкаре, это — не так. Если ждать достаточно долго, то мы увидим, что, как будто из ничего, на столе вновь возникает первоначальная ситуация. И так будет продолжаться бесконечное число раз. Неочевидность теоремы Пуанкаре заключается лишь в том, что для всех достаточно сложных объектов времена возврата выражаются колоссальными по величине цифрами. Аналогичная теорема на квантовомеханическом языке доказана и для ансамблей [4]. Теорема о возвратах показывает, что информация о состоянии материальной системы с течением времени никуда не исчезает. Поскольку, как известно, информация прямо связана с энтропией, мы видим, что в изолированной матсистеме энтропия должна сохраняться. По сути, если исходить только из динамических уравнений физики, энтропия должна быть, подобно, например, энергии, аддитивным интегралом движения. Пользуясь изящной терминологией И. Пригожина [5], можно сказать, что уравнения физики описывают мир существующего. Зная его состояние в определенный момент времени, мы знаем, в каком состоянии он существует во все последующие и предыдущие моменты времени. Такой мир не содержит в себе ничего возникающего, т. е. каких‑либо необратимых во времени событий. Надо думать, что «закон сохранения энтропии» связан с инвариантностью уравнений физики относительно обращения времени, подобно тому, как закон сохранения энергии проистекает из инвариантности этих уравнений по отношению к переносам во времени.

Среди научных публикаций имеются многочисленные попытки связать изменение энтропии с разного рода неустойчивостями материальных систем. Имея в виду, что закон сохранения энтропии является теоремой в той же степени, как и теорема Пуанкаре, можно уподобить эти попытки попыткам сконструировать процесс, нарушающий закон сохранения энергии! Тот факт, что реальный мир ежесекундно демонстрирует нам явления, необратимые времени, принуждает некоторых ученых, в том числе и самого Пригожина (см. только что упомянутую книгу), к попыткам так изменить динамические уравнения физики, чтобы они отражали и необратимые процессы. Из нижеследующего текста мы увидим, я надеюсь, всю несостоятельность этих попыток.

Дело в том, что всем физикам уже известно взаимодействие, приводящее к нарушению необратимости времени и «закона сохранения энтропии». Только это взаимодействие не имеет никакого отношения к динамическим уравнениям, являющимся фундаментом их науки. Физика постулирует существование объектов — они называются наблюдателями или, весьма неудачно, классическими приборами, — специфическое взаимодействие которых с материальными системами, приводит к уменьшению энтропии последних. Этот процесс называется редукцией пси‑функций или, по‑нашему, редукцией ансамблей. В результате взаимодействия наблюдателя с материальной системой, находящейся в композитном состоянии, приобретают фиксированные значения некоторые из ее интегралов, не имевших до этого определенной величины. При этом уменьшается количество компонент в соответствующем ансамбле, т. е. он редуцируется. Например, если некая материальная система, — скажем, квантовый осциллятор — находится в бикомпозитном состоянии, представляющем собой смешение в равных пропорциях двух базисных состояний с разными значениями энергии, то в результате необратимого акта редукции она оказывается в одном из этих базисных состояний, а ее энтропия уменьшается, как легко подсчитать, от величины равной ln2 до нуля.

Взаимодействие материальных систем, приводящее к изменению энтропии их ансамблей, разительно отличается от всех других взаимодействий, известных физикам. Мы будем называть это взаимодействие информационным. Еще со времени знаменитой полемики Эйнштейна и Бора известно, что понятие расстояния не является для информационного взаимодействия определяющим. Части матсистемы могут быть разнесены на расстояние, измеряемое парсеками, но, тем не менее, она может быть редуцирована мгновенно и во всем объеме. Нехарактерна для этого взаимодействия и категория длительности — редукция того или иного ансамбля является актом, но не процессом. С математической точки, зрения акт информационного взаимодействия означает, что одно решение соответствующего уравнения Шредингера в один неожиданный момент заменяется другим. Сущность этого взаимодействия можно понять следующим образом.

Множество всех ансамблей материальных систем образует то, что математики называют функциональным пространством или пространством Гильберта (физики могли бы называть это понятие и ансамблевым пространством). Гильбертово пространство является бесконечномерным — единичными векторами в нем служат базисные состояния, — и категория расстояния в нем имеет очень мало общего со знакомым нам из евклидовой геометрии. Весь смысл информационного взаимодействия заключается в том, что оно в отличие от всех других известных нам взаимодействий происходит не в обычном пространстве‑времени, но в ансамблевом пространстве. Именно это взаимодействие превращает функциональное пространство из математической абстракции в физическую реальность.

Ансамблевое пространство отличается от гильбертова одним важнейшем аспектом. Согласно теореме о возвратах в гильбертовом пространстве не может происходить никаких событий и не может быть никакого взаимодействия ансамблей. Как мы уже понимаем, физика решает эту проблему, населяя ансамблевое пространство специфическими материальными системами, называемыми наблюдателями, которые обладают прерогативой осуществлять информационное взаимодействие. Мы будем впредь называть таким образом расширенное функциональное пространство астральным. Смысл такого названия заключается в том, что это понятие вполне соответствует, как скоро мы увидим, астральному пространству, фигурирующему в построениях философов‑идеалистов и Гегеля, в частности.

           Все известные физике взаимодействия, за исключением информационного, происходят в обычном пространстве‑времени. Можно сказать, адреса взаимодействующих матсистем при обычных взаимодействиях определяются их пространственно‑временными координатами. Поскольку информационное взаимодействие не имеет отношения к обычным координатам взаимодействующих матсистем, возникает вопрос, каким же образом тот или иной наблюдатель определяет объект своего воздействия, что служит адресами в астральном пространстве? Мы поймем это, если примем, что с каждым ансамблем, находящимся в астральном пространстве, связан некий информационный атрибут, отличный от обычных координат. Этот атрибут можно считать именем собственным того или иного ансамбля. Единственным условием, необходимым и достаточным для наделения состояний матсистем таким атрибутом, является требование единственности, уникальности каждого ансамбля, имеющегося в астральном пространстве. Согласно хорошо известным принципам квантовой механики, это требование действительно выполняется. Все состояния материальных систем делятся, как известно, на фермионные и бозонные. В соответствии с принципом Паули, в мире не может быть двух одинаковых фермионных состояний материальных систем. Что же касается бозонных матсистем, то они, казалось бы, могут находиться в одинаковых состояниях, однако, соответствующий наблюдатель вынужден при этом обращаться сразу ко всем неразличимым бозонным состояниям. По сути, это означает, что одинаковые, неразличимые бозонные состояния объединяются в новые консолидированные состояния с опять же уникальными адресами. Определенный нами информационный аспект, присущий каждому ансамблю, не содержит в себе ничего таинственного, по сути, каждый физик‑теоретик, вводя обозначение для той или иной пси‑функции, делает этот аспект явным.

           Взаимодействие, существующее в астральном пространстве, названо нами информационным по следующей причине. Благодаря известному сейчас отождествлению информации с негэнтропией, т. е. с определенным количеством энтропии, взятым с отрицательным знаком, Л. Бриллюэну [6] удалось в свое время привязать теорию информации К. Шеннона [7] к физическим проблемам. Исходя из такого понимания информации, удобно определить ее количество I, содержащееся в том или ином ансамбле, формулой

I=S_max – S,

где S — энтропия ансамбля, а S_max — максимально возможное в данной матсистеме количество энтропии, так сказать, ее информационная емкость. Таким образом, если система находится в состоянии максимального хаоса (подобно изолированной термодинамической системе в равновесном состоянии), то содержащееся в ней количество информации равно нулю, и наоборот, если система находится в одном их своих базисных состояний, т. е. в состоянии максимального упорядочения, количество содержащейся в ней информации максимально и равно S_max .

           Данное здесь определение астрального пространства может кому‑то показаться слишком абстрактным. Однако, очень легко сделать его понятным для самого неискушенного читателя. Для этого нужно уподобить астральное пространство обыкновенному компьютеру — лучше сказать его «кибернетическому пространству». Всем обычным материальным системам, существующим в мире, мы сопоставим ячейки памяти, характеризующиеся своими уникальными адресами. В эти ячейки процессоры, роль которых играют наблюдатели, могут записывать какую‑то информацию. Эта аналогия, конечно, поверхностна, но, тем не менее, она достаточно удобна, чтобы впредь именовать квантовомеханических наблюдателей (иначе говоря – экспериментаторов, иначе – классические приборы) именно процессорами.

           Редукция ансамблей не единственное место в физике, где мы можем наблюдать изменение энтропии и, следовательно, необратимость явлений во времени. Второе начало термодинамики в формулировке, данной Рудольфом Клаузиусом, звучит примерно так: для изолированных материальных систем, т. е. систем, не обменивающихся с внешним миром ни энергией, ни веществом, существует некоторая функция называемая энтропией, которая монотонно возрастает до тех пор, пока не достигнет своего максимального значения в состоянии термодинамического равновесия. Начиная с вышедшей в свет в 1872 году фундаментальной работы Больцмана [8], в которой он пытается обосновать свое кинетическое уравнение, не прекращаются попытки оправдать второе начало термодинамики, исходя из динамических уравнений физики. Однако, непреодолимым препятствием на пути всех этих попыток стоят обратимость этих уравнений во времени и теорема о возвратах Пуанкаре. Мы же, опираясь на уже сказанное, можем легко понять глубинный смысл второго начала термодинамики. Если материальная система не обменивается с внешним миром ни энергией, ни веществом, то ей остается обмениваться только…энтропией. Иначе говоря, в мире должны существовать материальные системы, которые не подчиняются динамическим уравнениям физики и для которых сохранение энтропии не является законом.

           Таким образом, мы видим, что в природе реализуются не только акты редукции ансамблей, но и акты их индукции. Наличие этих двух явлений совершенно необходимо для существования Вселенной в том виде, в каком она нам сейчас представляется. Если бы в мире преобладали акты редукции, то Вселенная стремилась бы превратиться в некую великую конструкцию с нулевой энтропией. Это, если можно так сказать, — «механическая смерть Вселенной». С другой стороны, при наличии в природе лишь механизмов индукции ансамблей, Вселенную ожидала бы ее «тепловая смерть». Способность процессоров редуцировать ансамбли можно назвать конструктивным началом, существующим в астральном пространстве. Выступая же в качестве индукторов, они реализуют в этом пространстве деструктивное начало. Пользуясь аналогией с кибернетическим пространством, можно сказать, что конструктивное начало означает способность процессоров записывать в ячейки—ансамбли какую‑либо информацию, деструктивное же начало — стирать информацию, записанную в эти ячейки ранее. Для успешной работы Вселенского Компьютера совершенно необходимо наличие обоих этих начал. Эволюцию Вселенной следует понимать как диалектическую борьбу и единство противоположностей.

 

ЖИВОЕ  И  МЕРТВОЕ

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Некоторые натурфилософы считают, что все временные необратимости, наблюдаемые нами, связаны с деятельностью живых существ. Такое мнение, однако, имеет право на существование только в том случае, если мы сумеем точно определить, чем же живое отличается от мертвого, существо от вещества или, говоря словами Вернадского, живая материя от косной. Легко понять, что, оставаясь в рамках того понимания живого, которое дает, например, биология, мы не можем выйти за пределы «физики существующего». Действительно, рассмотрим хрестоматийный пример Шредингера, демонстрирующий, кстати, что принцип суперпозиции приложим не только к микроскопическим материальным системам.

           Пусть в светонепроницаемую коробку помещен радиоактивный атом и счетчик Гейгера, регистрирующий момент распада ядра этого атома. Далее, пусть этот счетчик при помощи некоторого механизма связан со стеклянной ампулой, наполненной ядом, так что при срабатывании счетчика этот механизм разрушает ампулу. И, наконец, пусть в ту же коробку посажена живая кошка. Ядро атома находится в композитном состоянии, которое представляет собой суперпозицию двух базисных: одно из этих состояний описывает собственно радиоактивное ядро, а другое — те разлетающиеся осколки, на которые это ядро может распасться. Вместе с этим ядром в бикомпозитном состоянии находятся и все остальные объекты, заключенные в коробку, в том числе и кошка, которая не является ни живой, ни мертвой. Таким образом, пока на систему не подействует соответствующий наблюдатель, она будет находиться в своем композитном состоянии. Пусть теперь экспериментатор заглядывает в коробку. Что же он видит? Он видит, что кошка является или живой, или мертвой. Значит, классический прибор сработал! Очевидно, что им не может быть ни глаз экспериментатора, ни его мозг, ни, вообще, тело человека. Это следует из того, что состоящее из конечного числа атомов тело экспериментатора может быть включено в ту материальную систему, что наращивается вокруг радиоактивного ядра и содержит последнее как свою составную часть.

           Таким образом, мы видим, что экспериментатор, участвующий в умозрительном опыте Шредингера, не может состоять только из обычного, хорошо известного вещества. Выход из этого тупика представляется единственным: согласно теории неравновесных процессов, изложенной в трудах Пригожина и Ван Хова, энтропия может изменяться только в системах, обладающих бесконечным числом степеней свободы. Этот вывод подтверждает давнишние подозрения физиков, что нарушение закона сохранения энтропии как‑то связано с так называемым термодинамическим пределом, т. е. переходом от систем с конечным числом частиц к таковым, содержащим бесконечное их число. Дело в том, что в неограниченных по числу степеней свободы системах запрет Пуанкаре на изменение энтропии перестает действовать, поскольку время возврата в таких системах делается бесконечно большим. Не следует, однако, думать, что физикам‑теоретикам ведомы пути, ведущие от ограниченных материальных систем к неограниченным. Поскольку само понятие информационного взаимодействия даже в зачаточной форме не имеет своего соответствия в системах с конечным числом степеней свободы, то и не существует каких‑либо математических процедур, осуществляющих переход к термодинамическому пределу.

           Понятие термодинамического предела мы можем, по‑видимому, понять лишь в связи с концепцией актуальной бесконечности, введенной в математику Георгом Кантором. До Кантора в математике и математическом анализе, в частности, присутствовало понимание бесконечного как потенциальной бесконечности, неразрывно связанной с индуктивным алгоритмом, позволяющим осуществить переход от конечного к бесконечному. Можно сказать, что потенциальная бесконечность есть нечто конечное, но неограниченно большое (или, наоборот, малое). Таким образом, все свойства потенциально бесконечного можно понять, изучая конечные образования при достаточно большом параметре N, который содержится в каждом алгоритме, присущим потенциальной бесконечности.

           Создание теории множеств потребовало от Кантора введения в математику категории актуальной бесконечности, не связанной каким‑либо алгоритмом с понятием конечного [11, 12] (для нас будет небезынтересным отметить, «что в области философии Кантор стоял на точке зрения, близкой к метафизическому объективному идеализму Больцано», МСЭ, 1939). Уже после смерти Кантора выяснилось, что эта концепция приводит к возникновению в математике неразрешимых парадоксов. С другой стороны, попытка устранить из математики концепцию фундаментальной дедукции [13] приводит к ликвидации многих понятий (таких, например, как неахимедово множество) без которых современная математика не может существовать. Этим обусловлен современный кризис основ математики. Представляется, что выход из него лежит вне математики. Актуально бесконечные материальные системы являются объективной реальностью, существующей в природе независимо от каких‑либо математических построений.

           Как мы уже знаем, квантовомеханический наблюдатель, обладающий способность посредством информационного взаимодействия изменять энтропию матсистем, обязан обладать бесконечным числом степеней свободы. Поскольку свойство наблюдателя выступать в качества процессора никак не следует из свойств материальных систем с конечным числом степеней свободы, мы должны считать квантовомеханического наблюдателя объектом, обязательно включающим в себя актуально бесконечную подсистему. Мы не будем придумывать для актуально бесконечных материальных систем специального термина, так как они вполне соответствуют концепции монад, выдвинутой еще Готфридом Вильгельмом Лейбницем [13]. В свое время для спасения закона сохранения энергии при бета‑распаде радиоактивных атомов Паули был вынужден ввести новую элементарную частицу, которая называется нейтрино. Подобно этому, введение обладающих бесконечным значением энтропии монад позволяют считать, что и закон сохранения энтропии тоже всегда выполняется.

           Физика, в той ее части, которая не касается необратимых во времени процессов, является, по сути, наукой конечного и описывает то, что И. При­гожин называет миром существующего. По самому определению актуальной бесконечности динамические уравнения физики никак не могут быть использованы для описания мира возникающего. Все явления, в которых присутствует информационное взаимодействие, должны рассматриваться той «наукой», что исторически называется метафизикой. Поскольку метафизика не имеет ничего общего с физикой существующего — а именно она сейчас претендует на роль глубинного фундамента всех наук — читатель может возражать относительно применения к метафизике слова «наука». Однако очень многим областям нашего любопытства, использующим такие понятия, как причинно‑следственные связи или эволюционный процесс, мы без особых колебаний приписываем статус науки или учения. К таким наукам‑учениям можно отнести эволюционную геологию, основанную Лайеллем, сравнительное языкознание, дарвинизм, фрейдизм, пытающийся изучать эволюцию духовного мира человека, этногенез Л. Гумилева и т. д. Все эти учения являются, по сути, метафизическими, поскольку они явно связаны с необратимыми во времени процессами. Метафизика является основой всех этих наук, однако степень их «идеалистичности» может казаться разной. Диалектический материализм давно уже записал в число «своих» метафизические, по сути, категории причины и следствия. Поскольку метафизичность, скажем, геологии не выходит за рамки этих категорий, она представляется совершенно ясной в философском смысле. Примерно столь же «тривиален», с философской точки зрения, и дарвинизм. Однако, судя по непрекращающимся попыткам связать факты биологической эволюции с ее телеологическими аспектами, дарвинизм не должен быть метафизически столь простым. Что же касается теории возникновения и развития этносов Л. Гумилева (соприкасающейся, как известно с биологией и, следовательно, дарвинизмом), то в этом учении метафизика представлена волнующе явно.

           Физика, являясь наукой экспериментальной, имеет дело только с воспроизводимыми явлениями. Поэтому метафизика может входить в физику только теми своими аспектами, которые обеспечивают эту самую воспроизводимость. Излишне говорить, что в теорию физических явлений метафизически обусловленные принципы могут входить, лишь как некие посторонние постулаты, не следующие из каких‑либо динамических уравнений этих теорий. Например, физика сформулировала постулат, который утверждает, что, редуцируя некоторый ансамбль, наблюдатель выбирает базисное состояние, из числа входящих в этот ансамбль, случайным образом. При этом считается, что вероятность, с которой выбирается то или иное базисное состояние пропорциональна соответствующему диагональному элементу матрицы плотности, описывающей этот ансамбль. Этот постулат действительно приводит к воспроизводимости экспериментальных результатов, но в некотором статистическом плане — по сути, может быть воспроизведен лишь результат бесконечной серии редукций совершенно идентичных ансамблей. Отметим, кстати, что идеальный датчик случайных чисел, которым физика моделирует работу соответствующего процессора, должен тоже иметь бесконечное число степеней свободы.

           Вся физика необратимых явлений опирается на изучение кинетических уравнений типа того, что было в свое время написано Больцманом для разреженных газов («Доведенный до отчаяния гонениями на него идеалистически настроенных физиков во главе с Махом и Оствальдом, Больцман покончил с собой в 1906 г.», Малая Советская Энциклопедия, М., 1939). Чтобы понять, каким образом метафизика проникает в уравнение Больцмана, следствием которого является закон возрастания энтропии, рассмотрим снова бильярд, при помощи которого мы иллюстрировали теорему о повторах Пуанкаре. Элементарный акт индукции, делающий уравнение Больцмана необратимым во времени, выглядит в «бильярдном» изложении примерно так: результат столкновения двух шаров непредсказуем, поскольку всегда содержит в себе элемент случайности. Неявное введение случайности в кинетические уравнения приводит к тому, что закон возрастания энтропии также приобретает статистический характер — эволюция тех материальных систем, которые мы называем термодинамическими, не обязательно ведет к возрастанию энтропии, но такой ее результат является наиболее вероятным. Неоспоримая полезность теории необратимых процессов указывает на то, что сущность элементарных актов индукции в ней постулируются правильно.

           В квантовой механике экспериментатор‑наблюдатель‑классический прибор присутствует явно. В отличие от этого мы не можем (по крайней мере, в настоящее время) указать, какие структуры, из существующих в астральном пространстве, осуществляют индукцию термодинамических матсистем. Но и в квантовой механике наблюдатель может быть весьма абстрактным понятием. Было бы, на мой взгляд, большим самомнением считать, что в описанном выше эксперименте по умерщвлению кошки радиоактивный атом распадается или не распадается по воле именно того экспериментатора, что фигурирует в его описании. Скорее всего, он, взглянув на кошку, просто констатирует уже свершившийся, вернее совершенный каким‑то другим процессором, факт. В этой связи уместно упомянуть о замечательных опытах проф. Шноля [15], доказывающих существование временных флуктуаций периода полураспада радиоактивных элементов. Возможно, что радиоактивность действительно неравнодушна к деятельности обычных экспериментаторов. Чтобы не впасть в крайний солипсизм, мы должны считать, что окружающий нас мир макроскопических объектов, находящихся в своих базисных состояниях, также редуцирован в основном не нами. Все религии, однако, считают, что им известны имена этих редукторов.

           Таким образом, мы приходим к выводу, что неотъемлемой частью квантовомеханического наблюдателя является способная выступать в качестве процессора монада или, если пользоваться не вполне однозначным, но общепринятым для обозначения этого объекта словом, — его душа. Поскольку монады обладают бесконечным числом степеней свободы, мы должны считать, что они образованы совершенно особым, континуальным веществом — носителем информационного взаимодействия, которое мы будем называть метаматерией. В настоящее время представление о душе как о неком тонкоматериальном образовании считается чем‑то вроде давно устаревшей уступкой материализму. Это мнение связано с тем убеждением, что материальное — значит доступное измерению. То обстоятельство, что физики‑экспериментаторы не видят ничего, что можно было бы связать с существованием метаматерии, проистекает не только из того, что монады не взаимодействуют или взаимодействуют очень слабо и специфически с обычной материей обычным, скажем, электромагнитным образом. Важно и то, что теоретическая физика, описывающая лишь мир конечного, выступает по отношению к экспериментатору как некая идеология, диктующая ему, что он может видеть, а что — нет. В заключительной части этого трактата читатель увидит, что физическая наука может, если и не разрешить, то по‑новому осмыслить едва ли не все стоящие перед ней и кажущиеся непреодолимыми проблемы, лишь осознав реальность существования тонкой материи.

           Если какая‑либо материальная система изменяет свою энтропию, то это означает, что в состав этой системы незримо входит та или иная монада. Для того чтобы не противоречить закону сохранения энтропии, мы должны считать, что бесконечному числу степеней свободы этой монады соответствует бесконечное значение ее энтропии. Исходя из того понимания энтропии, что уже изложено в этой работе, мы можем представлять себе актуальную бесконечность присущую монадам в виде некоторого сверхансамбля, содержащего в себе все мыслимые и немыслимые ансамбли. Физик может увидеть нечто похожее в концепции физического вакуума, который виртуально тоже содержит в себе образы всех объектов материального мира. Принципиальная разница заключается в том, что множество виртуальных образов, существующих в физическом вакууме, ограничивается законами Стандартной модели, тогда как множество образов, «флуктуирующих» внутри монад, не ограничено ничем. По сути, мы могли бы назвать метаматерию метафизическим вакуумом. Представляется, что с математической точки зрения разница между физическим и метафизическим вакуумами заключается в том, что в первом множество виртуальных ансамблей является счетным, а совокупность ансамблей второго характеризуется мощностью большей, чем мощность счетного множества.

 

*  *  *

 

 

Из всех наук, созданных людьми, именно психология самым непосредственным образом связана с изучением той актуальной бесконечности (впредь будем для краткости вместо слов актуальная бесконечность говорить актуаль), что содержится в наших монадах. Основополагающий вклад в изучение души человека внес великий Зигмунд Фрейд. По сути сделанного им, учение Фрейда можно назвать динамикой либидо. Из того же, что уже было сказано в этом трактате, совсем не сложно опознать в либидо Фрейда общефизическое понятие энтропии, так что, если стремиться к конструктивности, учение Фрейда следовало бы назвать энтроподинамикой человеческой актуали, включив тем самым фрейдизм в число естественных наук, если, конечно, считать таковой самое метафизику. Само движение энтропии возможно лишь в связи со специфической неоднородностью актуального, обнаруженного Фрейдом. Согласно его учению психика человека, носителем которой является, как мы понимаем, метаматерия соответствующей монады, обладает некоторым «анатомическим» строением, которое Фрейд, не желая пользоваться геометрическими образами, назвал топикой души.

           Актуаль человека устроена, по‑видимому, очень сложно, но в нулевом приближении она состоит из трех областей: сознательного, бессознательного и разделяющего их барьера. Сознательное, отождествляемое человеком с его «Я», является частью актуали, сильно обедненной энтропией. «Классичность» сознания проявляется в том, что оно служит носителем логического мышления, которое в предельном своем случае является строго однозначным. В отличие от этого бессознательное насыщено энтропией. Образы, существующие в нем, многозначны и, так сказать, суперпозитивны. Связи между этими образами носят не однозначно логический, но ассоциативный характер (отметим, что с точки зрения формализма квантовой механики ассоциативную близость двух ансамблей следует понимать как квадрат модуля скалярного произведения соответствующих пси‑функций, т. е. как «расстояние» между ансамблями в астральном пространстве, которое можно назвать семантическим расстоянием). Что же касается цензора, то он защищает рассудочность нашего сознания от наплыва энтропии из внесознания, а, с другой, поддерживает энтропию сознания на том весьма низком уровне, который все же позволяет считать человеке не бессмысленной логической машиной, но живым существом.

           Творческие процессы, происходящие в душе человека, можно описать — по понятным причинам лишь весьма схематически — следующим манером. В ответ на настоятельную потребность сознания связать между собой причинно‑следственным образом составляющие некоторого эмпирического материала в «глубинах» бессознательного начинаются редукционные процессы, вычленяющие те ансамбли, что ассоциативно как‑то связаны с вовлеченными в ситуацию образами, существующими в сознании. Процесс дальнейшей редукции этих ансамблей приводит к тому, что они, в конце концов, оказываются достаточно информативными, чтобы «выплыть» в сознание в виде некоторого пучка идей, с составляющими которого сознание уже может манипулировать логическим образом. Отметим в скобках, что, говоря о глубине бессознательного, мы говорим о соответствующем расстоянии не в обычном, евклидовом, конечно, смысле, но в смысле семантического расстояния.

           Мы очень смутно представляем себе механизмы отбора необходимых сознанию идей из того хаоса, что царит в глубинах бессознательного. Можно сказать лишь, что он связан с тем аппаратом, что Фрейд назвал цензом. По мере приближения к сознанию весьма смутный еще комплекс идей попадает в ту область бессознательного, которую Фрейд назвал предсознанием. Он населял предсознание лишь образами, посетившими в свое время сознание, но затем вытесненными в бессознательное. В отличие от Фрейда К. Юнг считал, что в предсознании обретаются и образы, которые никогда не проявляли себе в сознании — он называл их архетипами. Мне представляется, что важнейшим свойством предсознания является то, что оно обладает специфическим языком, который является инструментом некой ассоциативной «логики», имеющей дело с расплывчатыми образами бессознательного. «Словами» этого языка служат, в основном, визуальные образы, почерпнутые из сознания, и используется он не только для внутренних нужд предсознания, но и для связи его с сознанием. Происходит это главным образом во сне, т. е. тогда, когда не соответствующая внешнему миру логика предсознания не может вызвать неадекватного поведения человека. Именно поэтому Фрейд назвал сновидения царской дорогой (via Regia) в бессознательное. В качестве хрестоматийного примера можно привести знаменитый сон Ф. Кекуле. Этот выдающийся немецкий химик долго бился над структурной формулой бензола, пока во сне ему не явился образ змеи, кусающей самое себя за хвост.

           Отметим, что «дологическое» мышление, свойственное предсознанию может в той или иной степени заменять в сознании ослабленные логические способности. Речь идет, например, о детях, членах примитивных человеческих сообществ, людях с неустойчивой психикой или находящихся под властью сильных эмоций или в состоянии религиозного экстаза. В обычном для современного человека состоянии этот тип мышления почти полностью вытеснен в бессознательное. Высокая степень энтропийности такого рода мышления позволяет иногда его носителям более или менее осознанно демонстрировать информационное взаимодействие их сознания с материальными системами внешнего мира. Такие паранормальные явления, как телекинез, полтергейст и подобные им, есть, по сути, ничто иное, как видимое нарушение второго начала термодинамики. Знаменитым чудом такого рода является Схождение Благодатного Огня, происходящее в одном из храмов Иерусалима в каждый канун Православной Пасхи. Сюда же можно отнести характерное для особых состояний психики обострение интуиции вплоть до телепатичности. Сам Фрейд обнаруживал в бессознательном своих пациентов информацию, которая могла поступить туда только телепатическим путем, настолько часто, в одном из своих писем от 1921 года [16], касаясь этого явления, написал: «Если бы сейчас моя научная карьера только начиналась, а не завершалась, я, возможно, не искал бы другой области исследования, несмотря на трудности, которые она в себе таит». Когда думаешь о тех великих конструкциях, что гениям удалось прозреть в сумеречном хаосе бессознательного, невольно приходит на ум, что работа наших цензоров должна в таких случаях находиться в телепатической связи с теми высшими монадами, которые следует называть божественными.

           Можно предположить, что в бессознательном имеется еще один язык, еще более древний, чем только что рассмотренный ассоциативный. Это язык эмоций; он вполне доступен нашему сознанию и в обычном его состоянии. Язык эмоций очень прост, по сути, он разговаривает с сознанием при помощи всего двух «слов» — тепло и холодно, произнесенных, правда, с разной силой. Наше сердце очень чутко реагирует изменением своего ритма на эмоциональные посылы бессознательного. В связи с чем многие люди считают сердце вместилищем души, противопоставляемым голове как вместилищу разума. Бесчисленные обороты речи, связанные с таким представлением о сердце вошли во все, по‑видимому, языки мира.

           Информация поступает в сознание не только из бессознательного, но и, посредством нервной системы, из внешнего мира. Между теми образами, что приходят в сознание от наших органов чувств, и собственно сознанием отсутствует какая‑либо структура, которая, подобно цензу, могла бы контролировать редукцию этих образов и, следовательно, тех внешних материальных систем, что им соответствуют. В тех случаях, когда сигналы, приходящие в сознание, связаны с ансамблями с ненулевой энтропией, эти ансамбли редуцируются случайным образом, так что вероятность осуществиться той или иной компоненте ансамбля оказывается равной соответствующему диагональному элементу матрицы плотности. Столь простая система восприятия связана, по‑видимому, с тем обстоятельством, что обычно ей приходится иметь дело с макроскопическими матсистемами, которые уже находятся в редуцированном состоянии, и, следовательно, не требуют какой‑либо редуцирующей обработки, чтобы попасть в «классическое» сознание. Только в ХХ веке, когда физика научилась иметь дело с нередуцированными микроскопическими объектами, находящимися в состоянии зацепления с макроскопическими измерительными приборами и, в конечном счете, с нервной системой наблюдателя, его сознание вынуждено было демонстрировать свои весьма слабые редукционные способности.

           Не смотря на то, что в классической физике энтропия всегда строго равна нулю, в ней, как и в квантовой механике, незримо присутствует необратимость явлений во времени. Только связана эта необратимость не с ее уравнениями, но, опять же, с наблюдателем, который может по своему желанию задавать те или иные начальные условия для этих уравнений. Когда «экспериментатор» делает выбор между несколькими возможными вариантами своего поведения, он тем самым демонстрирует способность сознания к редуцированию некоторого существующего в актуали ансамбля, соответствующего тому ансамблю, коим могла бы обладать материальная система, управлять которой стремится наблюдатель и частью которой является тело самого наблюдателя‑экспериментатора.

           Исходя из всего сказанного выше, мы могли бы утверждать, что монады являются квинтэссенцией жизни. Было бы, однако, на мой взгляд, неправильно отождествлять монады и живые существа — говоря так, мы вошли бы в противоречие с тем, что под словом жизнь понимается, например, в биологии. Дело в том, что те монады‑процессоры, деятельность которых мы можем наблюдать, связаны информационным взаимодействием с определенными матсистемами, которыми они могут в той или иной степени управлять. Мы введем для такого рода материальных систем термин «свита». Используя это определение, мы можем сказать, что живое существо состоит из его монады и окружающей его свиты, которой она управляет. Если ограничиться понятием жизни в биологическом смысле этого слова, то под существом следует понимать определенную монаду и тело, являющееся ее биологической свитой.

           Той или иной монаде может сопутствовать не только биологическое тело, но и свиты другого рода. Человеку, например, может принадлежать то или иное имущество, т. е. его собственность, которым он может управлять по своему усмотрению. Мы можем сказать, что это имущество составляет его экономическую свиту. Люди могут управлять и другими человеческими монадами. Например, командир управляет вверенными ему войсковыми подразделениями, капиталист — нанятым им персоналом, а король — его свитой (в обычном смысле этого слова). Такого рода объекты можно считать социальными свитами индивидуума. Если верить тому, что многие люди говорят о так называемых неопознанных летающих объектах — лично я считаю, что у нас нет оснований не доверять всем рассказам об НЛО, — то эти объекты тоже следует считать живыми. Судя по наблюдениям, их монады владеют некими легкими свитами (возможно, лишенными барионного заряда), позволяющими наблюдать себя в оптическом диапазоне электромагнитных волн. Можно думать, что стремление обзавестись той или иной свитой является врожденным свойством всех монад, так что «голые», т. е. лишенные каких‑либо свит, монады являются, по‑видимому, всего лишь теоретической абстракцией.

           Представление о монадах, развиваемое в этой работе, возникло независимо от натурфилософских взглядов Лейбница — был использован лишь сам термин, известный, между прочим, еще с античных времен. Тем более интересно, насколько  понимание этой сущности Лейбницем (оно изложено в его работе «Монадология», изданной в 1720 году, т. е. уже после его смерти) близко к нашему, опирающемуся на гораздо более широкий эмпирический материал. Лейбниц, например, считал, что монады представляют собой простые духовные субстанции, наделенные способностью к действию, т. е. именно они являются активным началом, приводящим в движение пассивную материю. Вместе с тем между монадами нет реального взаимодействия, но есть некоторая «гармония», предустановленная божеством. Эту гармонию Лейбница вполне можно понимать как информационное взаимодействие монад в астральном пространстве. Монады Лейбница строго индивидуальны, ибо никогда не бывает двух существ, которые были бы совершенно одинаковы. Это положение, как мы видели, легко обосновывается, исходя из принципов квантовой механики. Далее, каждая монада представляет собой «живое зеркало Вселенной», поскольку, как мы теперь понимаем, монада обладает бесконечным числом степеней свободы, и в ней действительно могут найти свое отражение все процессы, происходящие во Вселенной. Согласно Лейбницу, монады, с одной стороны, неуничтожимы, но, с другой, они могут быть все‑таки уничтожены неким сверхъестественным, т. е. божественным путем. Эту мысль Лейбница можно понять следующим образом: поскольку та или иная монада не участвует в обычных физических взаимодействиях, она, конечно, неуничтожима, однако, путем редукции, осуществляемой некими высшими монадами, она может быть, в принципе, низведена до некоторого «бесчувственного» состояния — состояния, в котором ее энтропия имеет конечное значение. Это состояние, в котором находятся монады неживой, косной материи, Лейбниц называл перцепцией и отличал от состояния апперцепции, в котором находятся монады, способные проявлять свою свободу воли. Между перцептивными и апперцептивными монадами, согласно воззрениям Лейбница, нет качественного различия, ибо степень активности разных монад образует непрерывный ряд, т. е. является величиной количественной.

           Современная физика квантовых полей не содержит в себе каких-либо неустранимых, с математической точки зрения, противоречий. Тем не менее, будучи примененной к тем задачам, которые, казалось бы, должны приводить к определенным значениям масс элементарных частиц, квантовая теория поля выдает бесконечные значения масс этих частиц. Большинство физиков (см., например, [17]) считает, что такого рода трудности связаны с существованием не взаимодействующих между собой обычным образом так называемых «голых» частиц. В этом свете элементарная частица представляет собой «голую» частицу, имеющую определенный размер и массу, окруженную неким «облаком», состоящим из квантов соответствующих полей. Такой подход мог бы привести к конечной массе элементарных частиц, образованной массой полевого облака и массы «голой» частицы. Трудность же заключается в том, что физика не имеет никаких видимых подходов к более детальному, чем феноменологический, рассмотрению концепции «голых» частиц. По сути, сам термин «неполевая масса» предполагает, что свойства «голых» частиц не могут быть изучены в рамках квантовой теории поля.

           Исходя из взглядов, изложенных в этой работе (в том числе и из взглядов Лейбница), можно понять, что так называемые голые частицы представляют собой ничто иное, как микроскопические монады, окруженные соответствующими полевыми свитами. Излишне говорить, что монады, являющиеся квинтэссенцией элементарных частиц, не обладают какой‑либо свободой воли, и их актуали характеризуются конечным значением энтропии. Физикам должна быть неприятна эта мысль, поскольку монады, содержа в себе актуальную бесконечность — неважно, пассивную или активную, — не могут быть изучены физикой, которая является наукой о конечном. В физическую науку эти монады могут входить лишь как некоторые недоступные для дальнейшего анализа сущности, обладающие теми или иными значениями важных для физики параметров. В физико‑математическом приложении к этой работе помещена статья, в которой показано, каким образом такого рода феноменологические объекты «сами собой» проникают в формализм при попытке сформулировать некую теорию, объединяющую, исходя из неотразимо логических предпосылок, электромагнетизм и гравитацию.

           Основной вопрос философии, разделивший философов на два лагеря — материалистов и идеалистов в зависимости от того, что они считают первичным — бытие или сознание, т. е. материю или дух. Материалисты полагают, что духовное является всего лишь функцией нервной системы человека, ее химизма, тогда как сторонники идеализма (который, как известно, «ведет в болото, в поповщину») уверены, что материальным миром управляют идеи, т. е. нечто, что следует считать первичным, не являющимся функцией материи. Из того понимания природы, которое излагается в этом трактате, следует, что формально правы материалисты: идеальное действительно является функцией материи; только не той материи, которую они имели в виду, но особый ее вид — его предложено называть метаматерией, — который способен быть носителем актуальной бесконечности. Такая победа материализма представляется, однако, пирровой — свойства актуалей и характер их взаимодействия с перцептивной материей и между собой таковы, что картина мира, рисуемая идеалистами, оказывается гораздо ближе к реальному положению вещей.

 

*  *  *

 

 

Из всех эволюционных учений, пытающихся понять природу разных существующих в природе эволюционных процессов, исходя из необъяснимых с точки зрения физики, но столь привычных категорий естественных причин и следствий, самым метафизическим является, по‑видимому, учение Л. Гуми­лева [18] о закономерностях этногенеза. «Гумелевизм» отвергается большинством «серьезных», т. е. материалистически убежденных ученых, потому что явления этногенеза, реальность которых показана Гумилевым, исходя из обширнейшего историографического материала, не укладывается в рамки, очерченные интуитивными категориями причинно‑следственных связей. Если называть вещи своими именами, то явления, лежащие в основе этногенеза оказываются сверхъестественными. Этногенез Гумилева очень явно демонстрирует работу конструктивных и деструктивных начал, т. е. начал, осуществляющих редукцию и индукцию тех актуальных ансамблей, что ответственны за эволюцию рода человеческого.

           Согласно тем фактам, что нашли отражение в истории разных народов и которые были обобщены Гумилевым, рождение какого‑либо этноса начинается с так называемого пассионарного толчка, т. е. того кипения страстей, которое разрушает созданную предшествующими этапами эволюции этническую систему. Легко понять, что введенное Гумилевым понятие пассионарности есть ничто иное, как энтропия, в ее приложении к этногенетическим процессам. Таким образом, начало этногенетического цикла совпадает с тем событием, которое Гумилев назвал пассионарным толчком. Его метафизический смысл заключается в том, что в сознание достаточно большого числа представителей того или иного этноса из глубин бессознательного поступает информационный сигнал, содержащий большое количество энтропии. Этот сигнал содержит в себе отрицание существующего общественного уклада и некоторые неясные представления о новом жизнеустройстве.

           Исторические документы плохо отражают момент прихода пассионарного толчка. Дело в том, что на первых порах события, следующие за приливом энтропии в сознание людей, развиваются в основном в духовной сфере и еще не проявляют себя в виде тех потрясений, которые находят свое отражение в исторических хрониках. В связи с этим соответствующий отрезок этногенетического цикла Гумилев называет латентным. Однако, кое‑что можно все‑таки заметить. Гумилев указывает, например, на то, что незадолго до событий, знаменующих рождение Исламской цивилизации, у жителей Аравийского полуострова резко повысился интерес к поэтическому творчеству. Мы уже должны понимать, что сознание поэтов обладает повышенной энтропийностью, позволяющей им выражать те смутные идеи, которые очень трудно выразить в логически однозначной форме. Оборотной стороной поэтического сознания является тот факт, что у талантливых поэтов зачастую плохо обстоят дела с аналитическим мышлением — Пушкин, например, так и не смог за время обучения в Царскосельском лицее освоить действия с дробями. Можно отметить также, что перед возникновением христианства у евреев Палестины наблюдался очень заметный духовный разброд, который нашел свое отражение в существовании многих сект, по‑разному трактующих иудаизм.

           В этой связи уместно, на мой взгляд, рассмотреть тот прилив энтропии, который привел, в конечном счете, к Великой русской революции. Сила этого пассионарного толчка не достаточна, по‑видимому, чтобы назвать его этногенетическим, т. е. достойным внимания этнолога, хотя, с другой стороны, этот толчок реально вел к возникновению той суперэтнической общности людей, которая называлась советским народом: коммунистическая идеология оттесняла на задний план более примитивную национальную самоидентификацию, способствуя сближению разных народов Советского Союза. В предреволюционной России четко обозначилась та прослойка населения, которая обрела повышенную пассионарность своего мышления. Эта когорта людей получила название интеллигенции — характерно, что нечто подобное нашей интеллигенции можно найти, разве что, во Франции в преддверии Великой французской революции конца 18‑го века. Все помыслы русской интеллигенции были в той или иной степени связаны с отрицанием России им современной и поисками России грядущей. Предреволюционная Россия отмечена небывалым взлетом во всех видах искусства. В области философии возникло то течение, которое сейчас называется Русским космизмом. Логически неопрятное, но озаренное интуитивно‑мистическими вспышками мышление русских философов, современников «Серебряного века» нашей поэзии, не позволило им создать что‑либо подобное классической немецкой философии, являющейся результатом холодной рассудочности. Характерно, что в области математики и точных наук достижения Серебряного века гораздо скромнее.

           Смутный комплекс не очень совместимых между собой идей по‑разному редуцируется в головах разных людей. В обществе возникают более или менее организованные группы людей, объединенных одинаковым видением будущего. Гумилев называл такого рода объединения консорциями. Примером этих консорций могут служить те же иудейские секты, что существовали в Палестине начала новой эры. Конкуренция между консорциями на идеологическом рынке приводит, в конце концов, к образованию единого вектора, позволяющего этносу преодолеть консерватизм его привычного существования и развить в себе доминанты поведения, которые позволяют ему выйти в окрестности нового социо‑культурного оптимума, требующего иных поведенческих норм. Описанную только что фазу этногенетического цикла Гумилев обозначил как акматическую.

После того как сообщество, разрушив старые устои, переместилось‑таки в область влияния нового аттрактора, повышенная энтропийность духовной атмосферы оказывается невостребованной и в сознании людей начинают преобладать редукционные процессы. Общество вступает в ту гармоническую, созидательную фазу, которую Гумилев называл инерционной — в этой фазе этногенетического цикла конструктивные начала преобладают над деструктивными. По мере того, как в обществе устраняются остающиеся еще противоречия конструктивные процессы заходят так далеко, что возникающую ситуацию трудно назвать гармонической. Общество постепенно превращается в совокупность обывателей, движимых лишь идеями личного благополучия. Поскольку в таких коллективах некому геройствовать на полях сражений, они быстро уничтожаются при столкновении с более пассионарными соседями. Если же таких соседей нет — речь идет о так называемых изолятах, — этнос оказывается, в конце концов, в состоянии, которое можно назвать реликтовым. Изучение этносов‑изолятов показывает, что их пассионарность действительно очень близка к нулю. В таких обществах не возникает ничего нового, и их, так сказать, жизнь монотонно течет согласно раз и навсегда установленным правилам, напоминая движение некого запрограммированного безжизненного механизма.

           Будучи убежденным материалистом, Гумилев предпринимал отчаянные попытки объяснить особенности этногенеза, исходя из естественнонаучных взглядов. Естественно, что из этих попыток ничего разумного не получилось, да и не могло получиться. Должно быть совершенно понятно, что вспышки энтропии, время от времени озаряющие народы Земли, имеют телеологические причины: не будь их, эволюция рода человеческого остановилась бы, его ждала бы участь реликтовых этносов, в конечном счете, вымирание, подобное тому, что постигла в свое время динозавров.

           Ища материалистическую опору своим открытиям, Гумилев связывал этногенетические процессы с генетикой вообще, с некими «микромутациями» генетического аппарата представителей этносов, переживших пассионарный взрыв. Такого рода построения не могут, конечно, не вызвать снисходительной улыбки у профессиональных генетиков. Одинаковое, целенаправленное и неожиданное изменение генетического аппарата у значительного количества людей противоречит основной аксиоме генетики, утверждающей, что мутации наследственного кода носят чисто случайный характер. Более того, тот факт, что пассионарность, как и положено энтропии, можно характеризовать количественно, т. е. говорить о более или менее пассионарных личностях, указывает на то, что пассионарность, будь она генетически обусловленной, не может быть объяснена мутацией какого‑либо одного «гена пассионарности», но складываться из мутаций очень большого числа генов. Вряд ли можно поверить и предложенному Гумилевым механизму снижения пассионарности, наступающему вслед за акматической фазой. Говоря упрощенно, герои—пассионарии якобы оставляют после себя меньше потомства, предпочитая семейному уюту гибель на полях сражений. Такие несомненные пассионарии, как Дон Жуан или Казанова, своими победами на любовном фронте вполне могли компенсировать потери соответствующего генного материала на поля сражений. Это особенно верно, когда речь идет о более поздних стадиях этногенетического цикла: превращение умеренно пассионарных обществ в нуль‑энтропийные невозможно объяснить самоубийственным поведением носителей пассионарных генов.

           Можно, однако, предположить, что динамика пассионарности действительно связана с наследственностью, но только не той наследственностью, которую имеют в виду генетики. Из этологии, т. е. науки о поведении животных, известно, что информация, необходимая для существования того или иного вида, передается от поколения к поколению не только половым путем. Внутри видов существует еще так называемая сигнальная наследственность, возникающая из‑за общения между собой представителей той или иной популяции, отличного, вообще говоря, от сексуального. Например, манера пения многих видов птиц передается не только генетически, но и путем научения, т. е. усвоения птенцами особенностей родительского вокала. Этот вид наследственности особенно важен для вида Homo sapiens: наши новорожденные совершенно лишены тех инстинктов, что отвечали бы за социальное поведение людей.

           Мы, как представляется, гораздо лучше поймем природу сигнальной наследственности, если будем считать, что она является не только (и, по‑видимому, не столько) результатом обмена той информацией, что может быть воспринята органами чувств, но и результатом информационного, телепатического взаимодействия соответствующих актуалей. Таким образом, естественно предположить, что значительная часть наследственной информации заключена не в виде генетического кода, но как некая наследуемая память, зафиксированная внутри монад живых существ. Такого рода наследственность, в отличие от генетической, можно было бы назвать актуальной. По своим качествам более динамичную актуальную наследственность можно сравнить с бессознательным человеческой души, а жесткую однозначность генетического кода с ее низкоэнтропийным сознанием. Косвенным, но вполне убедительным доказательством реальности актуальной наследственности служит обнаруженное Гумилевым явление индуцированной пассионарности, заключающееся в том, что люди могут передавать свою пассионарность не только по наследству, но и возбуждать ее в окружающих их людях.

           Можно считать, что антропогенетические циклы, открытые Гумилевым, являются частным, хотя и очень масштабным, случаем некоторой общей ситуации. Что бы записать некую новую информацию, низкоэнтропийная матсистема должна сначала поглотить некоторое количество энтропии, достаточное для того, чтобы при последующей редукции соответствующего ансамбля матсистема приняла нужную конфигурацию. По сути, процесс снижения энтропии в гумилевском цикле является последовательностью менее масштабных циклов повышения и последующего еще более значительного ее снижения. В истории эволюции жизни на Земле существуют и более грандиозные циклы, чем те, что интересовали Гумилева. Эти циклы связаны с процессом видообразования.

           Гумилев рассматривал этногенез как явление биологическое, т. е. как часть биологической эволюции, вообще. В этом смысле, таким возникающим в ходе этногенеза общностям людей, как консорции, он приписывал статус биологических таксонов рангом ниже, чем вид или подвид, и считал их самой начальной стадией процесса видообразования. Важно то, что внутри таких таксонов наследственная информация передается не генетически, но информационным образом. Не смотря на то, что основополагающий труд Дарвина называется «Происхождение видов», он описывает, в лучшем случае, лишь эволюцию видов, уже состоявшихся. Противники дарвинизма приводят много примеров, когда просто невозможно себе представить, как могли путем естественного отбора возникнуть те или иные особенности биологии и поведения различных видов. Телеологические аспекты в эволюции живого можно, однако, легко объяснить, если допустить, что вид начинается не с мутаций его генофонда (все мутации, наблюдаемые в лаборатории, являются, по сути, уродствами), но с изменений в иррациональной сфере актуальной компоненты живого. Характерно, что процесс видообразования, как можно понять, начинается (по крайней мере, для достаточно сложных видов) не с приобретения новых телесных особенностей, но с изменения его поведения, образа жизни, которое не может быть объяснено какими‑либо генетическими мутациями, и могут наследоваться лишь сигнальным образом. Этот аспект видообразования проходит почему‑то мимо внимания дарвинистов, хотя радиацию, например, тех же дарвиновских вьюрков вряд ли можно понять иначе.

           В отличие от других представителей животного мира актуали людей содержат развитый раздел, состоящий из сознания и прилегающего к нему бессознательного, который отвечает за культурную эволюцию человечества. Можно сказать, что у людей актуальное обзавелось новым иерархическим уровнем, устроенным примерно так же, как и предыдущий: низкоэнтропийное сознание и высокоэнтропийное бессознательное соотносятся между собой подобно генофонду и соответствующим отделом животной души. Поскольку для человечества главной является не биологическая эволюция, но эволюция культурная, постольку для этого вида совершенно особую роль играют сигнальные механизмы наследственности. По‑видимому, именно по этой причине человек по сравнению с другими видами, обитающими на Земле, является, если можно так сказать, сверхсексуальным видом. Любовь, которая в отличие от чисто животного секса охватывает высшие отделы души, является, надо думать, важнейшей составляющей присущего человеку механизма сигнальной наследственности. Можно сказать, что слияние душ влюбленных не менее важно для передачи наследственной информации, чем слияние их гамет.

 

МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ  ПОСТРОЕНИЯ

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Физика, будучи наукой экспериментальной, обладает очень мощным фильтром в виде воспроизводимого эксперимента, который позволяет нашему сознанию создавать однозначные, «нульэнтропийные» теории. В отличие от этого метафизика имеет дело с необратимыми явлениями. Философа можно сравнить с астрономом, который сопоставляет свои умственные построения не с прямым экспериментом, но лишь с наблюдаемыми на небе явлениями. В конечном счете, все успехи теоретической астрономии связаны с проверяемыми в лаборатории достижениями физики. Это объективное обстоятельство делает философию наукой в значительной степени умозрительной. Как бы высоко в будущем ни воспарила бы философская мысль, метафизика, по‑видимому, всегда будет оставаться наукой неоднозначной, дискуссионной, в той или иной мере опирающейся на бессознательную веру. С другой стороны, и физике в будущем суждено, надо думать, сближение с философией в методологическом плане — мы присутствуем в эпоху, когда возможности экспериментальной проверки оснований физической науки делаются все более сомнительными в силу их неограниченно возрастающей стоимости. Когда‑нибудь единственным критерием правильности теоретических построений останется гармоничность, если хотите, красота теоретической мысли.

           Энтроподинамические построения, как легко понять, возникли гораздо раньше, чем философия сформировалась как наука. Они возникли раньше, по‑видимому, чем сам вид человека разумного. Мифы, содержащиеся во всех созданных человеком религиях, являются, по сути, своеобразными энтроподинамическими разработками. Принимая во внимание то, что уже было здесь сказано, нам должен быть, например, совершенно понятен натурфилософский смысл ситуации, когда Свет, Святой Дух, Логос или антропоморфный Демиург создают из первоначального Хаоса, Тьмы или Предвечных Вод материальный Мир. Ни одна религия не сомневается в существовании душ, духов и богов, способных творить чудеса, т. е. монад, способных к информационному взаимодействию. Вместе с тем, методология создателей мифов значительно отличается от той, что используется учеными. Логические фильтры используются в процессе мифотворчества в гораздо меньшей степени. Можно сказать, что мифы являются продуктом дологического мышления. В этом отношении мифы и разного рода религиозные обряды можно сблизить с той стороной современной культуры, которая называется искусством — в религии наука и искусство еще не разделены. Сила же, как искусства, так и религии состоит в том, что они, минуя логические фильтры, воздействуют не только на сознание, но и на прилегающие к нему области бессознательного. Это обстоятельство открывает перед глубоко верующими людьми возможности более или менее сознательного владения той энтроподинамической практикой, которая присутствует во всех религиях и обобщенно может быть названа магией. Сейчас мы увидим, что отождествление метафизики, иначе говоря, божественного с энтроподинамикой позволяет нам с гораздо большей надежностью возводить те метафизические сооружения, построением которых всегда занималось человечество.

           Концепция последовательного дуализма, описывающая развитие Мира как результат борьбы единственного Бога‑конструктора с единственным же Дьяволом‑деструктором является совершенно нежизненной — она с необходимостью ведет к гибели Вселенной. Если в результате противостояния побеждает Конструктор, то Мир превращается в гармоничную, но безжизненную машину: это — механическая смерть Вселенной. Если же победа достается Деструктору, то Мир распадается в анархическом беспорядке: это — тепловая смерть вселенной. В связи с тем, что в Астрале обретается бесчисленное множество актуалей, мы понимаем, что астральная жизнь гораздо более сложна и многообразна, что актуали могут образовывать разного рода иерархические структуры. Мы, вообще говоря, не можем говорить, что эта актуаль является конструктором, а эта — деструктором; мы можем говорить только о тенденциях, проявляемых той или иной актуалью в определенных направления своей деятельности. Деструктивные тенденции связаны с поиском новых направлений в эволюционном движении, и поэтому они, в той или иной мере, всегда связаны с разрушением существующего порядка вещей. Конструктивные же тенденции направлены на сохранение уже завоеванных эволюционных достижений и на их гармонизацию. Для того чтобы более или менее адекватно описывать движения, происходящие в Астральном пространстве, мы будем пользоваться как термином словом сила и говорить о наличии в Астрале конструктивных и деструктивных сил.

           Та область наших душ, которая называется сознанием, может оперировать только образами, почерпнутыми из окружающего нас материального мира. Связь же сознательного и бессознательного, которые, в свою очередь, могут взаимодействовать информационным образом со всем Астралом, осуществляется на языке символов‑ассоциаций. Например, когда два человека разговаривают между собой, они не только обмениваются той информацией, которую вложило в их речь сознание, они еще, как правило, разговаривают между собой «по душам», т. е. их бессознательное ухитряется вложить в их слова свой, иногда неожиданный смысл, насыщая фразы содержанием, ассоциативно связанным с иначе невыразимыми образами, которые витают в наших душах. Заметить, что наше внесознание подключено к обмену информацией, мы можем по колебанию своего эмоционального уровня. У нас есть специальный орган, который является детектором этого самого уровня: им, конечно, является сердце — люди, как правило, легко замечают малейшие изменения в ритмах сердцебиения. Именно поэтому мы ассоциируем наше горячее сердце с высокоэнтропийным внесознанием, противопоставляя его холодному разуму, т. е. сознанию.

           Одной из наиболее глубоких ассоциаций, из числа существующих в наших душах, является связь конструктивных сил с Богом, а деструктивных — с Дьяволом. Надо понимать, что это нечто большее, чем просто ассоциации — это символы, описывающие глубинное устройство Астрального пространства, понимаемого как множество всех актуалей. Когда, например, мы читаем христианские пророчества о втором пришествии Христа и о предшествующем этому событию воцарении Антихриста, в глубине души мы очень хорошо понимаем метафизический смысл этих откровений. Пришествие Христа означает установление мира столь непохожего на существующий, что для своего успешного построения он требует самой коренной ломки мира старого. Пользуясь хорошо знакомыми нам словами, мы можем сказать, что Антихрист создает ту революционную ситуацию, которая необходима для пришествия революционного миро преобразования. В больших или меньших масштабах это метафизическая конструкция возникала в истории много‑много раз. Построение «окончательного» мира, т. е. глобализованного, либерально‑демократического мироустройства не входит, конечно, в планы Провидения, поскольку «конца Истории», иначе говоря, «механической смерти» человечества быть не может. Масштабы надвигающихся на нас событий столь грандиозны, что апокалиптические пророчества подходят к ним в наибольшей степени — по сути, мы уже находимся в преддверии Армагеддона. Пользуясь апокалиптическими терминами можно сказать, что воинство Христово вооружено идеями построения нового более справедливого мира, тогда как под знаменами Антихриста собирается пассионарный остаток старого, теряющего свою энтропию общественно‑политического уклада. Извечное противостояние радикального и консервативного в его более умеренных проявлениях мы чаще описываем как борьбу левых и правых сил.

           Чуть ли не всякое противопоставление, наблюдаемое нами в материальном мире, ассоциируется в нашем внесознании с наличием в Астрале деструктивных и конструктивных сил. С деструктивным связаны такие атрибуты вещного мира, как острое, левое, торчащее, а с конструктивным — округлое, правое, свисающее. Сюда же примыкают пары: твердое — мягкое, горячее — холодное (например, сердце и разум). Имеют место быть и ассоциации цветового характера: деструктивное — это красное или черное, конструктивное — синее или белое. В силу последнего сопоставления мы называем мужчин‑гомосексуалистов голубыми, а женщин — розовыми. Знамя революции, естественно красное, а консервативной контрреволюции — белое. Важнейшей ассоциацией, в некотором смысле поглощающей все остальные из перечисленных, является сопоставление деструктивного начала с мужским, а конструктивного — с женским. Это сопоставление столь глубоко, что правильнее, по‑видимому, было бы считать, что взаимоотношение конструктивных и деструктивных сил в Астрале носят эротический характер. Иначе говоря, само разделение биологических видов на два пола есть отражение соответствующих реалий астрального мира, реализацией той метафоры, что живое на Земле сделано «по образу и подобию божьему». Это положение вполне соответствует тому обнаруженному Фрейдом факту, что наше бессознательное предельно насыщено эротическими мотивами. В своих наиболее философских работах Фрейд возводил Эроса в ранг некой космической силы, приводящей в движение все мироздание. Такой взгляд на божественное вполне соответствует только что высказанному.

           В китайской метафизике представление о Мире как результате взаимодействия мужского и женского начала, которые называются там Яном и Инью, осуществлено с предельной последовательностью. По сути, в китайской философии Ян и Инь занимают то место, которое в европейской цивилизации принадлежит Богу и Дьяволу. Глубочайшая же разница между мироощущениями европейцев и китайцев заключается в том, что наши симпатии радикально смещены в сторону Бога, тогда как в Китае отношение к конструктивному и деструктивному не связано с категориями добра и зла и является вполне нейтральным. В иудео‑исламо‑христианском мире (удобнее этот мир в дальнейшем называть ностратическим) персонифицированное в Дьяволе зло является божественным попустительством, необходимым для дальнейшего движения вперед по эволюционным ступеням. Такой взгляд на Зло проводится уже в Ветхом Завете. Таким образом, на Западе эволюция ощущается как нечто в высшей степени положительное. Устремленность нашей цивилизации в будущее, вера в прогресс, отличающая ностратический мир, приводит, в частности, к тому, что у нас время воспринимается как некая стрела, устремленная в будущее, тогда как для Востока характерно представление о цикличности эволюционных процессов — там время ощущается как возвращающееся время Пуанкаре. Присущее Западу ощущение однонаправленности времени прямо связано с монотеизмом ностратических религий.

           Эротические отношения между Инью и Яном носят амбивалентный характер, т. е. отличаются противоречивостью одновременного притяжения и отталкивания. Это обстоятельство позволяет говорить об этих отношениях, как об игре. Можно понять, что игра является важнейшей метафизической категорией, характеризующей метафизические процессы. Мы уже говорили, что сами по себе взаимоотношения между конструктором и деструктором носят катастрофический характер — в результате их столкновения побеждает один из них. Для того чтобы отношения между Яном и Инью не были катастрофическими, но тонкой, ведущейся по определенным правилам и созидательной игрой, в Астрале существует третья, отличная от деструктивной и конструктивной сила, которую можно назвать организационной. При столкновении конструктора и деструктора организатор берет на себя роль судью, который заставляет противоборствующие силы подчиняться определенным правилам.

           Наличие в Астрале трех указанных сил и их взаимодействие между собой приводит, в конечном счете, к самоорганизации Астрала в некую очень сложную иерархическую структуру. Когда мы пытаемся понять, что же такое актуальная бесконечность Кантора, прежде всего, следует знать, что это — иерархически упорядоченная структура. Без этого все наши попытки понять бесконечное обречены на неудачу, поскольку нашей интуиции не на что опереться. Не имея представления об иерархическом устройстве Астрала, мы, в лучшем случае, можем лишь сказать, что он обладает двумя полюсами. Один из них это Конструктор, являющийся источником информации, а другой — уничтожающий информацию Деструктор, который является, так сказать, персонификацией второго начала термодинамики. Разные народы называют эти сущности по‑разному: у христиан это — Бог и Дьявол, у китайцев — Инь и Ян, у древних персов — Ормузд и Ариман, у индуистов — Брахма и Шива. Для того чтобы лучше почувствовать сущность организационного начала, опишем те связанные с ним ассоциации, что возникают в нашем сознании. В своей основе это образы, гармонически сочетающие в себе символы деструктивного и конструктивного. Например, сочетание темного и светлого дает пестрое, красное и синее, сливаясь, образует зеленое. Важным символом организационных сил является образ змеи, вошедший в мифологии чуть ли не всех народов мира. И в этом случае мы можем понимать «змеевидность» как сочетание остроконечных головы и хвоста с «женственностью» изгибов змеиного тела.

           Черно‑белая китайская метафизика, казалось бы, не включила в себя символики организационных сил. Однако, образ дракона пронизывает всю китайскую культуру. В отличие от европейского дракона китайский — совсем незлобив. Связь его с Инью и Яном опосредствуется как его связь со стихиями воды и огня. Китайский дракон, переливаясь всеми цветами радуги, преобладающе зеленый. Его с виду огромные, но, по сути, совсем не страшные зубы, с одной стороны, и неземная, с точки зрения китайцев, красота, с другой, также говорят о слиянии в нем деструктивных и конструктивных начал. Умея летать, этот дракон демонстрирует свою связь с Небом и Землей, которые, в свою очередь, являются очень важными символами конструктивного и деструктивного. Необыкновенную гибкость дракона, его «бесхребетность» китайцы хорошо изображают своим знаменитым танцем‑обрядом. По‑китайски символ организационного начала, т. е. дракон, называется Но — будем считать, что это несклоняемое слово среднего рода. Таким образом, мы видим, что китайская метафизика содержит в себе образ энтроподинамической Игры и представляет себе ее участников в виде троицы, состоящей из Яна, Но и Ини. Образ змеи как символа мудрости (на мой взгляд, скорее той гибкой мудрости, которая называется интеллектом, изворотливостью или даже восточной хитростью) вообще характерен для Востока. Отметим в этой связи, что индейцам — монголоидным первопоселенцам Америки — тоже хорошо был знаком образ Но, которого они называли Кетцалькоатлем, т. е. Пернатым Змеем.

           Ощущение того, что взаимодействие между Инью и Яном носит эротический характер, приводит к тому, что во многих культурах Но наделяется фаллическими чертами, т. е. приобретает вид предмета материальным образом связывающего мужчину и женщину во время их соития. Характерно, что в подсознании детородный член ощущается, как нечто не зависящее от воли своего обладателя. Такое ощущение проявляется, например, в том, что археологи находят порой фаллические артефакты явно антропоморфного вида. В озорных народных сказках могут описываться вполне самостоятельные похождения полового члена. Очевидно, что ассоциации именно такого рода нашептали Н. Гоголю его странную повесть под названием «Нос». Тот же мотив просматривается и в сказке про озорного Мальчика-с‑пальчика.

           Важными символами, передающими метафизические чувствования разных народов, является Небо и Земля. При этом небо ассоциируется с конструктивным началом, а Земля — с деструктивным. Может показаться, что такого рода отождествлению противоречит то обстоятельство, что Земля, как правило, олицетворяется богинями, а Небо — богами‑мужчинами. Эту инверсию пола легко, однако, объяснить вмешательством другого круга ассоциаций — Земля отождествляется не с прекрасной богиней‑девой, но с тучной вечно плодоносящей матерью. Такая ассоциация характерна, прежде всего, для земледельческих народов. Несмотря на то, что мать‑земля является «женщиной», ее никак нельзя считать конструктором. Все хтонические божества по своему облику и поведению являются безусловными деструкторами — достаточно вспомнить, например, каких неистовых чудовищ порождала Гея. С другой стороны, метафизический партнер Геи Уран, олицетворяющий Небо, был лишен своего мужского звания оскопившим его Кроносом. Отождествление Неба с Инью, а Земли с Яном явно присутствует в древнеегипетской мифологии. В ее иконографии Небо изображается в виде прекрасной усыпанной звездами богини Нут, изящно склонившейся над своим страстным, олицетворяющим неистовство Земли любовником, Гебом, вооруженным мощно вздыбившимся членом.

           Последний предмет в подавляющем большинстве мифических космогоний целомудренно заменяется «Древом жизни». Таким образом, зеленое дерево, подобно своему прообразу прикрепленное корнями к Яну‑деструктору, тоже является очень популярным символом организационного начала. Характерно, что идея гибкости и изворотливости организатора иногда выражается тем, что Древо Жизни уподобляют плющу или виноградной лозе. Библейский, космогонический по своему содержанию сюжет о происшествии в Эдеме, в силу присутствия лукавого змея‑искусителя, несет слабо прикрытый сексуальный смысл. В связи же с вышесказанным интересно то, что ранние христиане отождествляли Древо Познания — этого второго соблазнителя и участника грехопадения Адама и Евы — не с яблоней, но именно с виноградной лозой. Интересно то, что у некоторых народов в мифологии присутствует образ перевернутого дерева [19], т. е. дерева, направленного корнями к небу, а кроной — к земле. Смысл такой символики вполне понятен: если уж считать Небо мужчиной, а Землю — женщиной, то и Древу следует придать вид, соответствующий анатомии.

           Ярким воплощением организационного начала является античный бог Гермес. Внешне связь Гермеса с этим началом символизируется его дважды извилистым жезлом‑кадуцеем. Гермес является богом красноречия и, вместе с тем, богом изворотливости и обмана. Он, например, еще будучи ребенком, украл, якобы в шутку, у великих Зевса, Посейдона и Аполлона их символы власти. С точки зрения метафизики такие типы характерологии, как холерик, сангвиник и меланхолик, связаны с преобладанием соответственно деструктивных, организационных и конструктивных сил, поэтому Гермес весел и проказлив. Гибкость же и лукавство символизируют эгоистические, карьеристские устремления организатора. Можно напомнить, что Гермес как покровитель богатства, торговли и… воровства является богом капитализма. Однако Гермес более гармоничен: он не только ловкий проходимец, манипулирующий более сильными партнерами по игре, но и, как посланник богов, является проводником воли вышестоящих инстанций. Эта сторона его природы символизируется крылатостью: его сандалии и шлем оснащены крылышками. Отметим, что в нашем «метафизическом словаре» крылатость, как правило, ассоциируется с полетом мысли, берущей свое начало в очень высоких сферах. С этой своей стороны, Гермес является богом мудрости — он изобрел счет, письменность, измерение веса и расстояний. Отметим, наконец, что эротическая сущность организа0000000000ционного, герметического начала выражалась в Древней Греции тем, что посвящаемые Гермесу кумиры — их называли гермами и сооружали около перекрестков — имели ярко выраженный фаллический вид.

           Исходя из метафизического принципа троичности, мы можем увидеть главную триаду Олимпа в Зевсе, Гермесе и Афине Палладе. Вчитываясь в мифы Древней Греции, мы можем обнаружить множество признаков, характеризующих Зевса с деструктивной стороны, а Афину — с конструктивной. Укажем лишь нетривиальное. Эгиду Афины украшает голова Медузы Горгоны, которая превращает всех, на нее взглянувших, в камень. Лучшего символа конструктивности не придумать! Вместе с тем, мы, с определенной надеждой на успех, можем составить и другие олимпийские троицы, например, Аполлон — Артемида — Лето, Арес — Эрот — Афродита или Плутон — Персефона — Деметра. Можно заметить, что Афина и Афродита, т. е. богини явно конструктивного характера, в отличие от других богов рождаются необыкновенным образом и уже во взрослом состоянии. Это обстоятельство связано, по‑видимому, с тем, что деструктивное мы связываем с радикализмом юности, а конструктивное — с консерватизмом зрелого возраста. В этом свете становится понятным, почему конструктивные богини не имеют детства.

           В целом античная мифология кажется не очень четкой, и метафизические позиции богов очерчены в ней весьма туманно. Представляется, что мифотворцев Древней Греции интересовало не столько построение ясных схем, доставляющих пищу уму схем, сколько создание многоплановых поэтических образов, своей красотой будоражащих воображение. Олимпийский пантеон включает в себя разных конкурирующих богов, которые ранее были местными богами отдельных государств‑полисов. Учитывая это обстоятельство, мы можем считать, что расплывчатость структуры древнегреческого пантеона является следствием незавершенности его становления. Наверное по этой причине, деятельность, связанная с созданием метафизических построений, была отдана, в конце концов, в распоряжение великих философов классической античности.

           Высшим достижением античной мифологии можно, по‑видимому, считать осознание тройственной природы Мойры, богини судьбы, до определенной поры считавшейся единым существом. По сути, это высшее божество античного пантеона, ибо решениям мойр подчиняются все, включая самого Зевса. Весьма просто ощутить, что дарительница жребия Лахезис является генератором энтропии, неотвратимая Атропа, записывающая в свой свиток судьбы Мира, олицетворяет источник негэнтропии, прядущая же нить судьбы Клото есть ничто иное, как персонификация организационного начала. Вместе с тем, триада мойр, обладая четким метафизическим смыслом, является по‑философски бесцветной и не вписывается в поэтику эллинского мифа.

           Такое же, по своей метафизической сути, достижение удалось и богословам раннего христианства. Прежде единый Яхве был осознан ими как Святая Троица. Саваоф, т. е. Бог Отец, сосредоточил в Себе лишь функции творца‑конструктора, генератора информации, создающей Мир из Хаоса. Молодой Бог Сын, будучи источником энтропии, озабочен оживлением Мира, омертвляемого Богом Отцом. Из содержания евангелической части Нового Завета легко сделать вывод, что деятельность Иисуса Христа, инкарнации Бога Сына, связана, прежде всего, с обновлением застывшего в догматизме иудаизма того времени. Миссия же создания христианской религии, которая полностью преобразила античный мир, естественным образом принадлежит Святому Духу. Было бы, наверное, вполне логично, если бы Он антропоморфировался в образе апостола Павла. Такого рода отождествлению помешала, надо думать, несомненная историчность ловкого дипломата Павла, которая мешала в письменную эпоху свободному мифотворчеству. Оставаясь в официальном богословии метафизически абстрактным, в народном восприятии Святой Дух зооморфировался в образе голубя. Отметим, что этот образ Святого Духа, как и положено благородным организаторам, крылат.

           Имеет смысл сравнить христианскую Святую Троицу с Тримурти — верховной индуистской триадой, состоящей из Шивы, Вишну и Брахмы. В отличие от христиан индусы не сомневаются в том, что их Шива является богом‑разрушителем. Явно дьявольский облик Шивы не мешает, однако, индуистам ревностно поклоняться этому божеству. Творец Брахма вполне может быть сопоставлен по своим метафизическим функциям с Саваофом. Важная разница заключается, однако, в том, что в силу разного ощущения эволюции у христиан и индуистов деятельность Брахмы носит циклический характер. Вишну, разнообразный в своих аватарах, наиболее почитаемая из которых — игривый Кришна, является богом, хранителем миропорядка. Он обеспечивает равновесие между разрушением и созиданием. Ту разницу, что существует в отношении христиан к компонентам Святой Троицы и индуистов к составляющим их главной божественной триады, можно объяснить различием в происхождении этих троиц, в истории их возникновения. Тримурти возникла в результате эволюционного, относительно плавного развития древнеиндийского языческого пантеона, сформировавшегося из богов принесенных в Индию арийскими завоевателями, и автохтонных богов дравидийских аборигенов. Что же касается Святой Троицы, то она, подобно древнегреческим мойрам, является результатом расщепления единого недифференцированного Бога. Именно это обстоятельство обеспечило, в конечном счете, тот уникальный взлет европейской цивилизации, свидетелями которого мы являемся.

           Возникновение единобожия является важнейшим революционным событием в истории человечества. Можно сказать, что праотец Авраам был первым человеком, который смог соприкоснуться с тем более высоким уровнем иерархической организации Астрала, который был совершенно недоступен языческому мироощущению. Главным смыслом монотеизма, определившим, в конечном счете, всю историю ностратического мира, является то, что с его возникновением Дьявол не считается более равноправным партнером Бога. Именно это обстоятельство убеждает людей, исповедующих единобожие, что эволюция является благим, богоугодным делом, что людям не придется платить за эволюционное развитие общества той непомерной платы, которую мог бы потребовать с них Дьявол. Все монотеистические религии, по сути, славят Эволюцию — они обеспечивают людей верой в то, что, несмотря ни на какие козни Дьявола, людей ждет счастливое будущее. Понимание этого грядущего счастья может быть, конечно, фантастическим, но не это самое главное.

           Индуистское миропонимание тоже не лишено эволюционизма. Однако, эволюция в индуизме понимается прежде всего как индивидуальное совершенствование человеческих душ, одинокое их восхождение по иерархическим ступеням Астрала. Индуизм в этом смысле относится к тому типу религий, которые по‑санскритски называются хинаяна, т. е. узким путем. Монотеистические религии ностратического мира не отрицают индивидуального развития человеческих душ — христианство, например, своими категориями Рая и Ада учит нас, что наша загробная жизнь зависит от нашего поведения в земной юдоли, от того, насколько оно соответствует божественным пожеланиям. Души, по‑видимому, бессмертны, но они ведь могут быть низведены до перцептивного, в лейбницевском смысле, состояния. Вместе с тем, дорога в Рай, по представлениям сторонников единобожия является не узкой тропинкой, но широкой дорогой доступной всем. Используя санскритский термин, можно сказать, что ностратические религии принадлежат типу махаяна, т. е. являются широким путем. Эта особенность приводит к тому, что в ностратическом мире религии несут очень важную социальную нагрузку, обеспечивая быстрое его развитие в этом отношении. Достаточно сказать, что бесчисленные войны и революции, происходившие в Европе, носили религиозный или ярко выраженный, под стать религиозному, идеологический характер.

           При всей своей принципиальной важности для эволюции человечества последовательное единобожие, тем не менее, слишком схематично отражает тот департамент Астрала, который ответственен за культурное и социальное развитие народов. Поскольку монотеизм противоречит чувствам людей. Их бессознательным знаниям, он обретается, в основном, в сознании людей, является, так сказать, умственной религией. По этой причине культура еврейского народа в эпоху, предшествующую христианству, выглядит бесцветно‑унылой. Платой за строгий монотеизм является последовательное подавление тех составляющих национальной культуры, которые обращаются к эмоциональной сфере человеческой души. Вся история евреев, как она изложена в Ветхом Завете, является, по сути, полной трагизма борьбой Яхве за единобожие избранного Им для реализации своих далеко идущих планов народа, который, однако, не уставал соблазняться «языческими прелестями». Только тогда, когда Яхве решил, что ситуация в Средиземноморье начала складываться нужным Ему образом, — это время мы примерно отмечаем как начало новой эры — Он позволил Своей деструктивной составляющей приступить к активным действиям. Внешне это проявилось в том, что резко повысилась пассионарность еврейского народа. Прежде единый иудаизм распался на большое количество течений — вплоть до самых фанатичных. Это еврейское брожение стало стихать лишь после того, как одна из сект опознала в своем основателе вочеловечившегося Сына Божьего. Тем самым была открыта христианская эпоха в жизни ностратического мира.

           Христианство, что бы ни утверждали его догматы, нельзя считать строго монотеистической религией. Однако, важнейшую черту, связанную со своим происхождением от строго единобожного иудаизма, оно сохранило. Это — вера в то, что Дьявол не является равноправным партнером Бога. Как бы ни были ужасны отдельные периоды в жизни христианских народов, вера в торжество Добра над Злом никогда не покидала их. Глубинное понимание того, что эволюция мироздания не совместима с единым божеством, не имеющим внутри себя каких‑либо противоречий, позволило христианам осознать троичность Яхве, являющуюся, по сути, символическим воплощением диалектического принципа «борьбы и единства противоположностей». Это, в свою очередь, позволило им ощутить иерархическую структуру божественного: между собой и Святой Троицей они расположили архангелов, ангелов и разного рода святых, подобно языческим богам способствующих успеху в той или иной человеческой деятельности.

           Христианская религия не сумела сохранить своего единства: Рим ощутил в себе движение вытесненных из сознания богов древнеримского пантеона, а Византия — богов эллинской цивилизации. Политическое дробление Европы на отдельные национальные государства означало установление негласного сотрудничества народов со своими старыми богами кельтского, германского, славянского язычества. Эти боги отчасти стали выступать под видом тех или иных святых, а отчасти остались в тени бессознательного. У восточных славян, например, Перун надел на себя маску Ильи‑Пророка, Макошь крестилась как Параскева‑Пятница, а скотий бог Велес — как Святой Власий. Попытки духовенства вытравить из народного сознания уважительное отношение к богам и божкам более низких рангов, таким, как всякого рода домовые, русалки и лешие, тоже оказались мало успешными. В конечном счете, ограниченные в своем антагонизме благодаря христианскому ощущению единства противоречия, выражающиеся в мозаичности христианского мира, послужили мощным стимулом для стремительного взлета европейской цивилизации.

           Пренебрежение организационным началом может быть не столь безобидным, как может показаться с первого взгляда. Самой известной дуалистической системой является персидский зороастризм, который рассматривает мир как поле борьбы светлого начала, олицетворяемого Ормуздом и темного — Аримана. Считается, что зороастризм создан пророком Заратустрой, однако вряд ли он возник на пустом месте. Надо думать, что взгляды дуалистического характера и до него были распространены в древнем Иране. Что бы ни утверждала Авеста, священная книга зороастризма, дуализм этой веры вряд ли был очень последовательным. Во всяком случае, именно зороастризм породил митраизм — религию, широко распространенную в Римской империи. Доктрины митраизма известны очень слабо, но тот факт, что в митраизме объявляется третье действующее лицо — Митра, сын Ормузда, говорит сам за себя.

           С другой стороны, учение, созданное проповедником Мани и названное в последствии манихейством, можно рассматривать, как рафинированный дуализм, лишенный какого‑либо организационного начала. В манихействе деструктивные и конструктивные силы сходятся в бескомпромиссной борьбе между собой. Человек, согласно взглядам Мани, представляет собой светлое начало, которое отождествляется с его душой, плененное темным, которое понимается как его материальное тело. Упрошенное, лишенное всякой диалектики понимание связи души и тела приводит к тому, что манихейство провозглашает целью людей освобождение заключенного в них Света от оков Тьмы, т. е., в конечном счете, борьбу за ликвидацию биологической формы жизни. Роковая ошибка манихейства, заимствованная им от более диалектичных гностических учений, заключается в неправильном понимании природы конструктивных и деструктивных сил. Элементарные частицы, из которых состоит привычная нам материя, действительно содержит в себе монады, называемые иначе голыми частицами. Однако, внутренний мир их актуалей настолько редуцирован, что мы никак не можем считать их живыми существами, обладающими свободой воли. Таким образом, вопреки взглядам гностиков и последователей манихейства, объекты, состоящие из обычной материи (в отличие от апперцептивной метаматерии) не могут выступать в качестве активных процессоров, в связи с чем эту материю следует, вслед за Вернадским, называть косной. Возможно, что где‑то в глубинах Астрала и существует сепаратистское мнение, что Жизнь должна развиваться отдельно от находящейся во власти деструктивных сил косной материи, конечная судьба которой — тепловая смерть. В отличие от думающих так манихейцев христиане неосознанно считают, что цель Жизни заключается в просветлении косной материи (это сделал уже Яхве, вдохнув жизнь в созданное из праха тело Адама). Именно поэтому манихейство и родственные ему учения, такие как альбигойская ересь катаров, всегда беспощадно истреблялись христианами.

           Комплекс идей, питавших манихейство, проникает и в само христианство. Стремление достичь Царства Небесного путем аскетизма, самоистязания и добровольного мученичества, т. е. путем «умерщвления плоти», не чуждо и христианству. Более мягко открытый Фрейдом «инстинкт стремления к смерти» проникает в христианство в виде закрытых для мирской жизни монастырей или обета безбрачия католических священников. Принципиальным здесь является то, что в обычных условиях путь аскезы является уделом очень немногих, в целом же христианство является по‑язычески радостной и жизнеутверждающей религией. Мы вместе со своими богами верим, что путь к власти во Вселенной лежит через просветление косной материи. Опасными являются лишь ситуации, когда жизнеотрицающие учения принимают, по тем или иным причинам, облик махаяна‑религий, т. е. формируются как социальные движения.

           Заблуждения манихейского плана имеют под собой весьма глубокие метафизические основы. Если бы Конструктор и Деструктор могли бы существовать раздельно, будучи разделенными неким непроницаемым Барьером, то, как совершенно понятно, никакая эволюция такого мира была бы невозможна. При внезапном разрушении такого барьера началось бы взаимопроникновение светлого и темного, и на месте бывшего непроницаемого барьера возникло бы нечто пестрое, что нужно понимать, как возникновение и последующее становление соответствующего организатора. Если возникновение описанного двухполюсного мира явилось результатом эволюции какого‑то предшествующего состояния матсистемы, то возникновение с падением соответствующего барьера нового организатора означает и возникновение совершенно нового направления в эволюционном развитии этой матсистемы. Непроницаемый барьер является, конечно, идеализацией, необходимой для существования идеальных же конструкторов и деструкторов. Именно эта, математически простая, но лишенная движущих противоречий идеализация вдохновляет пророков манихейского толка на их откровения.

           Преграды, о которых идет речь, располагаясь между конструкторами и деструкторами, являются по своей сути организаторами. Это вполне согласуется с тем, что барьеры, существующие внутри наших актуалей, обладают, если воспользоваться терминологией Фрейда, функциями цензуры, управляющей обменом информацией между бессознательным и сознанием. Организационное начало и образы, его символизирующие, являются, будучи сплавом конструктивного и деструктивного, понятием достаточно расплывчатым и не вполне однозначным. На его «левом» фланге, приближенном к мужскому, находится фаллос и такие его субституты оружейного характера, как всякого рода мечи, топоры и молоты. Правый же, соседствующий с женским фланг представлен оборонительным «оружием». Такого рода «фортификации» широко распространены в мифах разных народов, в сказках и в искусстве, вообще. Холодные красавицы‑принцессы, символизирующие женское начало, могут быть заточены в неприступные замки или покоиться в хрустальных гробах. Имеющие тот же смысл сокровища хранятся в труднодоступных местах (вспомним, например, хрестоматийную историю о Тёме и Жучке) или сторожатся ужасными драконами — в последнем случае охранитель имеет змеевидный, естественный для организаторов вид.

           Согласно Фрейду, все эти образы следует понимать как эвфемизмы женских гениталий и девственной плевы, в частности. Представляется, однако, что эта символика имеет и гораздо более глубокий смысл. Сам коитус, в соответствии с тем принципом, что все живое создано «по образу и подобию божьему», является, надо полагать, материализацией того сексуального акта, что является важным метафизическим процессом, реализующимся в Астральном пространстве. Прообразом и физического совокупления и связанных с ним ассоциаций является разрушение астральных барьеров, ведущее к возникновению новых идей, если угодно, новой жизни. Определяющую роль в образовании метафизической символики сексуального играет не механика полового акта, но события в психическом мире влюбленных, т. е. разрыв преграды, разделяющей души партнеров.

           Интересно, что иногда резкое увеличение проницаемости барьеров, отделяющих сознание от бессознательного в пределах одной души, может сопровождаться ярко выраженной сексуальной символикой. В камланиях сибирских шаманов, например, большую роль играет бубен. При этом, согласно наблюдениям этнографов, сами шаманы не чужды отождествлению бубна с существом женского рода, а колотушки, как бы пытающейся прорвать мембрану бубна, — мужского. Нарастающая громкость и частота следования извлекаемых из бубна звуков, а также соответствующая этому увеличение амплитуды и откровенности телодвижений пляшущего шамана вполне ясно отражают процессы, происходящие в его душе. И, наконец, впадение в транс, обрывающее ставшее опасным возбуждение шамана, является, по сути, оргазмом, знаменующим падение преград, окружающих сознание шамана. Отметим, что глубина экстаза, достигаемая в шаманских обрядах, такова, что является почти недоступной для обычного секса, в котором она обрывается обычным для него образом. Исключение составляет, может быть, достигаемая путем длительных упражнений тантристская оргаистика.

           Расслабление, наступающее и после обычного коитуса, достигает у шаманов такой глубины, что у них начинают возникать тета‑явления — так психологи начинают называть те психические явления, которые сопровождают процесс умирания человека. Они изучены, но лишь до некоторой глубины, по описаниям людей, переживших клиническую смерть. Достижение тета‑транса и является, собственно говоря, целью шаманского камлания, поскольку, именно путешествуя по загробному миру, шаман обретает свои магические способности. Отметим, что инициационные обряды, направленные на достижения тета‑состояний той или иной глубины, являются, по‑видимому, обязательной процедурой у всех народов, практикующих магию. Так или иначе, но мифология большинства религий содержит описание загробного мира и опасных в нем путешествий или событий, которые легко интерпретируются в этом смысле. Именно так надо, в частности, понимать обычные для волшебных сказок сюжеты, связанные с добыванием всякого рода волшебных предметов, как‑то шапка‑невидимка или скатерть‑самобранка [20].

           Приближенная к женскому началу разновидность организаторов может принимать и более агрессивный вид, чем всякого рода оборонительные фортеции. Рассмотрим в этой связи, например, русскую народную сказку о Царевне‑лягушке. В этой сказке Царевна‑лягушка, оказавшаяся на самом деле Василисой Премудрой, была похищена ужасным Кощеем Бессмертным. Было бы, однако, совершенно неверно видеть в Кощее обычного охранителя. Легко понять, что Кощей Бессмертный является в этой сказке двойником мужа Василисы Премудрой, Ивана‑царевича, вернее, той части его личности, которая представляется слишком грубой и пугающей утонченной Василисе. Показательно, что Кощей Бессмертный добивается руки своей пленницы, что совершенно противоестественно для настоящего охранителя. Присущая девственницам затаенность сексуального чувства выражена тем, что в глазах Ивана‑царевича и его окружения Василиса Премудрая выглядит как холодное земноводное. Именно грубая попытка Ивана растопить холодность Василисы, т. е. сжечь ее лягушачью кожу, приводит к той катастрофе, что описывается в сказке.

           Далее разворачивается сюжет о путешествии Ивана‑царевича с целью добыть магический предмет, которым можно было бы убить Кощея Бессмертного. Загробность этого путешествия обозначена, например, присутствием волшебных животных‑помощников. Несколько удивительно, однако, что этот магический предмет оформлен как типичный символ женского начала. Действительно, этот предмет находится на вершине огромного дуба, т. е. на Небе. Он заключен в прочный сундук‑охранитель. Он трудно уловим, поскольку находится в утке, которая находится в зайце, который находится в сундуке. И, наконец, он находится внутри яйца, скорлупа которого является самым «женственным» из всех возможных охранителей. Что же представляет собой этот предмет? Это — игла, сломав кончик которой можно убить Кощея Бессмертного. Не надо быть большим фрейдистом, чтобы понять, что сломанное оружие символизирует мужскую импотенцию. Таким образом, сломав по наущению жены волшебную иглу, Иван‑царевич кастрирует тем самым варварскую составляющую своей личности. Показательно в этом смысле предупреждение Кощея Бессмертного, имеющееся в некоторых вариантах сказки: «А кто убьет меня, тот сам окаменеет!», иначе говоря, потеряет значительную часть своей пассионарности. Возвращение из царства мертвых означает исчезновение грубого похотливого варвара, не сумевшего рассмотреть достоинств своей жены, и рождение нового Ивана‑царевича — нежного и любящего супруга. Самое удивительно, пожалуй, в том, что дети, слушающие сказки такого рода, все понимают и учатся добру на бессознательном уровне, что очень трудно достичь принятыми в педагогике методами. Как говорится, сказка — ложь, да в ней намек — добрым молодцам урок.

           Игра, в которой участвуют Ян, Инь и Но является той канвой, по которой часто вышивается узор многих произведений искусства. Рассмотрим, например, три драматически произведения, названные в честь главных героев. Суровый, но честный и прямодушный Отелло, чья необузданная пассионарность подчеркивается его расой, трагически разрешает свой конфликт с прекрасной Дездемоной, который был организован злым интриганом. Главным героем «женской» трагедии «Ромео и Джульетта» является Инь, представленная в образе влюбленной нежной пары. Ее конфликт с варварской мужественностью враждующих кланов Вероны берется улаживать добрый, но очень ловкий священник. В комедии К. Гольдони «Слуга двух господ» в центре внимания находится ловкий плут, который проведя хитроумную игру с влюбленной парой, символизирующей мужественность и женственность, приводит все к благополучному концу с немалой выгодой для себя. Такого рода примеры могут быть без труда умножены.

           Теперь нам должно быть понятно назначение того оружия, которым женская сторона организатора пользуется для борьбы с мужским. Если «мужское» оружие предназначено для того, чтобы крушить и разбивать, то «женское» — для того, чтобы…что‑то отрезать. В сознании людей этот «отрезатель» обозначается такими предметами, как ножницы, коса — символ смерти, и серп. Наиболее древним, известным из каменного веко женским орудием труда является серп. Видимо поэтому, серп сильнее всего связан с архетипом кастрации. Именно каменным серпом Кронос с подачи матери Геи оскопил своего отца Урана. Когда открываются обстоятельства, «кастрирующие» наши далеко идущие надежды, с нашего языка готово сорваться восклицание: «Как серпом по яйцам!». Современные же мужья более всего ненавидят образ пилы, при помощи которой иные жены медленно и с видимым удовольствием их кастрируют. По своей древности каменный топор, т. е. молот, оказывается под стать серпу. Символ серпа и молота, возлюбленный коммунистами, очень глубок по своему метафизическому содержанию. Тот факт, что сам по себе этот символ не содержит в себе более гибкой составляющей, делает этот символ бескомпромиссно революционным. Видимо ощущая разрушительный смысл этого символа, большевики всегда помещали над ним звезду — символ коммунизма. Именно свет, льющийся из лучезарного будущего, озаряет беспощадную борьбу нового со старым, наполняет ее великим смыслом.

           Можно предположить, что наведение барьеров, изолирующих одни департаменты актуалей от других, является тем механизмом, при помощи которого одни актуали устанавливают свою власть над другими, т. е. формируют вокруг себя свиты и, в конечном счете, такой своей деятельностью создают иерархическую структуру астрального пространства. Поскольку наши актуали являются частью божественного мира, то можно лучше понять этот механизм, присматриваясь к тому, как одни люди навязывают свою волю другим. Если «гипнотизеру» хотя бы на время удается заставить человека думать в желаемом ему направлении, то сооружение вокруг соответствующего отдела сознания малопроницаемых барьеров позволяет зафиксировать внушаемое в виде непререкаемой веры. Поскольку сами эти барьеры находятся вне сознания, как говорят психоаналитики — в предсознании, то «убедитель» должен действовать не только на сознание убеждаемого, но и добиваться его доверия на эмоциональном уровне, т. е. уровне доступном для телепатического воздействия. Важно то, что и соответствующий отдел сознания, оказываясь в положении обедненного энтропией конструктора, сам помогает воздвигать вокруг себя защитные сооружения.

           Мышление человека при помощи инструментов логики сооружает из доступных, а по большей части тщательно подобранных убедителен фактов некую стройную, низкоэнтропийную конструкцию. Для своего сохранения эта хрупкая конструкция окружает себя защитными барьерами. Коль скоро такие барьеры возведены, человек перестает рассматривать те факты, что не укладываются в его сооружение как возможные строительные элементы и, так или иначе, игнорирует их. Для того чтобы разрушить это соответствующее шизоидному мышлению здание, таран энтропии должен, прежде всего, сокрушить препоны, окружающие его девственную красоту. Только после того, как этот акт состоялся, делается возможным воздвижение нового здания с использованием гораздо большего количества строительных материалов. Когда речь идет о таких величественных, затрагивающих мировоззрение человека сооружениях, как, например, претендующая на всеохватность физическая наука, то энтропийного напора может оказаться недостаточно даже в том случае, когда известно, каким образом это здание должно быть перестроено. Говорят, что новые революционные идеи в физике, такие как, например, осознанные в свое время принципы квантовой механики, мало кого переубеждают. Просто носители старых взглядов со временем естественным образом вымирают, и на смену им приходит новое поколение ученых, научное мировоззрение которых формировалось уже в другой атмосфере.

           Из сказанного можно сделать очень важный вывод. Те знания, которые приходят людям из высших астральных сфер, не могут иметь вид стройных законченных теорий. Для того чтобы пробиться в наше сознание они должны содержать в себе достаточно большое количество энтропии — тем большее, чем мощнее барьеры, охраняющие покой логического мышления. Образы, при помощи которых «шифруются» эти знания, обязаны нести достаточно мощный эмоциональный заряд, способный взорвать эти барьеры. Творческие люди знают, какими эмоциональными бурями сопровождается порой приход нового знания, какими странными и неоднозначными образами это новое на первых порах изображается. Скажу, опираясь на свой опыт, что поток энтропии, врывающийся в сознание, может быть столь велик, что возникающее аффективное состояние может принимать черты, достойные внимания психиатра.

*  *  *

 

 

Я уже не раз подчеркивал, что понятие расстояния имеет в астральном пространстве совсем другой, неевклидов смысл. Это обстоятельство связано и с тем, информационное взаимодействие не связано с переносом энергии и не описывается, следовательно, какими‑либо полями. С точки зрения наблюдателя, оперирующего понятиями пространства‑времени, информационное взаимодействие является дальнодействующим. Однако, чтобы иметь возможность оперировать метафизическими категориями, мы, по необходимости, пользуемся такими телесными образами, как область, барьер, цвет или пол. Фрейд, понимая внетелесность духовного, использовал намеренно непривычное слово «топика». В моем сознании существует некий образ астрального пространства, построенный не столько на геометрических, сколько на физических принципах. Возможно, что этот образ лучше отражает астральную динамику. Во всяком случае, в той картине, что я хочу нарисовать, более явно присутствует энтропия. Физическим образом, заменяющим энтропию, в этой картине служит энергия, т. е. категория, как и энтропия, являющаяся интегралом движения. В таком восприятии энтропии не так и много нового. Мы, например, говорим о более или менее энергичных людях или нациях. Пытаясь включить в свои построения метафизические категории, философы тоже любят говорить о разного рода энергетике.

           Рассмотрим сверхпроводящее кольцо, по которому течет без затухания электрический ток. Назовем такое кольцо, ради красного словца, рубиновым. В пару ему назовем сверхпроводящее кольцо, по которому протекает магнитный ток, сапфировым. Нам не важно, что физики в своих лабораториях могут изготавливать только рубиновые, но не создающие вокруг себя соленоидальное электрическое поле сапфировые кольца. Если мы представим себе теперь, что эти кольца сцеплены между собой, то мы увидим, что они не могут находиться в состоянии устойчивого равновесия. По законам электромагнитной индукции энергия, запасенная в виде электрического или, соответственно, магнитного поля, будет перетекать от одного кольца к другому. Это вполне соответствует той энтроподинамической ситуации, когда конструктор и деструктор вступают в бескомпромиссную борьбу между собой. Чтобы уравновесить ситуацию, придумаем третье тоже сверхпроводящее кольцо, которое назовем изумрудным. Это последнее кольцо, проходя одновременно через сцепленные рубиновое и сапфировое кольца, призвано уравновесить всю конструкцию.

           Особенность изумрудного кольца заключается в том, что по нему одновременно текут и электрический и магнитный токи. Мы можем себе представлять топологию изумрудного кольца в виде тесного переплетения рубинового и сапфирового колец: примерно так выглядит двойная спираль кольцевой хромосомы, обитающей в митохондриях или переплетающиеся треугольники звезды Давида. Равновесие, которое могло бы обеспечить изумрудное кольцо, может быть только динамическим — в статике ситуация была бы по‑прежнему неустойчивой. В связи с этим, мы должны наделить изумрудное кольцо свойством гибкости, характерным, как мы помним, для организационного начала. «Прижимаясь», например, к рубиновому кольцу, т. е. принимая форму, нарушающую неустойчивое равновесие электромагнитных полей рубинового и сапфирового колец, изумрудное кольцо может по своей воле способствовать перекачке энергии от рубинового кольца к сапфировому. С равным успехом изумрудное кольцо может выбрать и сапфировое кольцо в качестве донора энергии для рубинового.

           Очень важным обстоятельством является то, что венок из трех колец сам является с топологической точки зрения кольцом, по которому может протекать либо электрический, либо магнитный ток. Когда это кольцо‑венок находится в состоянии близком к равновесию, т. е. когда от изумрудного кольца не требуется особых усилий по поддержанию равновесия, мы будем считать, согласно правилу сложения цветов, этот венок зеленым. Своей деятельностью, однако, изумрудное кольцо может сделать рассматриваемый венок или более красным, или более синим. С другой стороны, поскольку венок сам является кольцом, сквозь него могут проходить другие кольца‑венки. Эти внешние кольца по законам электромагнитной индукции тоже, могут в зависимости от своего цвета, окрашивать наш венок в тот или иной цвет. Такая параллельность в способностях внутреннего изумрудного кольца и внешнего кольца, проходящего сквозь венок, нарушается тем, что изумрудное кольцо действует больше в своих эгоистических целях, тогда как через взаимодействие с внешним кольцом выражается воля вышестоящих инстанций, заставляющая людей поступать вопреки своим мелочным эгоистическим устремлениям. Чтобы отличить активность изумрудного кольца от влияния более высоких астральных иерархий мы могли бы ввести еще и понятие бриллиантового начала, освещающего тот или иной венок.

           Исходя из нарисованной картины, мы можем представлять астральное пространство в виде некоего фрактала, образованного из разноцветных переплетающихся колец‑венков. Образ этот не только геометрический. Астрал — живое Существо, находящееся в постоянном движении — одни кольца распадаются, другие вновь возникают вновь. Этот фрактал обладает неким подобием иерархической структуры, в одних своих областях более заметной, в других — менее. Эта иерархическая структура постоянно совершенствуется, в том числе и за счет образования новых иерархических уровней, как верхних, так и нижних. Все движения, имеющие место в Астрале, мы можем определить как Игру. Действительно, в лице деструкторов и конструкторов мы видим противников, всегда готовых вступить в схватку. Эта игра ведется по правилам, устанавливаемым организаторами, и проходит под их наблюдением. Не надо только считать организатора бескорыстным судьей. Гораздо чаще он, будучи ловким карьеристом, видит в игре свой интерес и, кроме того, прислушивается к мнению начальства.

           Для того, чтобы Игра имела смысл, должна существовать некая общая валюта, ради обладания которой эта игра и ведется. Легко понять, что этой валютой может выть только Власть. Каждый участник игры, в том числе и организатор, стремится обзавестись как можно более весомой свитой. С физической точки зрения эта весомость может быть описана той энергией, которой может управлять тот или иной процессор‑хозяин. Степень же управляемости свитой зависит от того, сколько она содержит в себе энтропии — чем ее меньше, тем более управляемой является свита. Таким образом, мы можем сформулировать некий вариационный принцип, принцип максимума власти, который управляет Мирозданием. Фридрих Ницше был, насколько мне известно, первым философом, который возвел принцип борьбы за власть на космологический уровень. В связи с этим я позволю себе допустить весьма обширную цитату, описывающие взгляды Ницше [21].

           «Вселенная представляет из себя вечное и абсолютное становление, в котором нет ни пребывающей, ни становящейся субстанции, ни конечной цели, к которой стремилась бы эволюция; она — Хаос, в котором нет ни единства, ни порядка, ни логики, ни целесообразности. Перед нами последовательность сложных комбинаций, развертывающихся в бесконечную цепь, ничего не значащих, ни к чему не приводящих — бессмысленная математическая игра сил, действующих одна на другую, реализующая по воли случая некоторое число возможных группировок. Становление лишено всякого смысла: про него нельзя сказать, что оно — разумно или неразумно, доброжелательно или беспощадно; оно в высшей степени безразлично и аморально, оно не преследует никакой цели и Ницше славит его «невинность». Оно не подчинено необходимости, детерминизму; конечно, все в нем необходимо в том смысле, что все есть то, что оно есть, а не что другое, но оно не покорствует никакому закону, не следует никакому правилу. Становление по существу недоступно разумному толкованию или формулировке, оно лживо и противоречиво; наша мысль не может охватить его: становление и познание исключают друг друга. Все, что можно сказать о становлении, это то, что, в конечном счете, оно есть результат состязания между энергиями, между соперничающими волями, непрестанно борющимися за превосходство. Эта воля к власти, которую мы находим во всех проявлениях Жизни, присуща всякому становлению и представляет собой самое основу мировой эволюции; она является наиболее элементарным фактом из всех, какие мы только можем констатировать, — фактом, не допускающим дальнейшего  объяснения и генезис которого не может быть указан».

           Вникая в мироощущение Ф. Ницше, мы понимаем, что он является субъективным идеалистом. Бьющая через край пассионарность этого философа—поэта делает его атеистом, отрицающим власть над собой объективных законов, даваемых верховным божеством. Поэтому на место Всевышнего он поставил своего «сверхчеловека», отрицающего все существующие законы мироздания и самого творящего эти законы согласно иррациональному принципу борьбы за власть. Слабость философии Ницше заключается в том, что он в своих построениях не выходит за рамки конечного, не ощущает противоречивости бесконечного. Он устраняет единого, непротиворечивого в себе Всевышнего вместе с характерным для монотеистов представлении о конце Света, т. е. о механической смерти Вселенной в виде воцарения бессмысленной райской жизни. Отказавшись от единого центра власти, Ницше с необходимостью приходит к буддистскому коловращению Эволюции, к колесу времени Пуанкаре. При этом он даже не замечает, что находящийся в этом колесе его сверхчеловек не обладает никакой свободой воли, ибо все идет по‑писанному.

           В иерархическом мире актуального каждое существо, владея своей свитой, само является частью свиты вышестоящих существ. Это означает, что человек не вполне свободен в своем творении истории, но подчиняется законам, установленным свыше, которые, если он атеист, воспринимаются им как объективные. Цель эволюции человечества, следующей из принципа стремления к максимальной власти, заключается в восхождении по иерархическим ступеням Астрала. Чем выше поднимается человек, тем свободнее он в своем творении мироздания, тем слабее в его творчестве обязательная компонента. Однако, как бы высоко ни воспарило человечество в будущем, оно, в силу антиномичности актуального, никогда не будет обладать той абсолютной свободой, которую воспевал Ницше.

           Принцип стремления к максимальной власти выступает как упорядочивающее начало, стремящееся омертвить мир. Этот дарвинистский принцип можно сформулировать более обезличенно как «всемирный закон понижения энтропии». Открытый же Клаузиусом закон возрастания энтропии не носит столь фундаментального активного характера. Он связан с актуальной бесконечностью Вселенной, которая, как целое, не может быть упорядочена: как грандиозно ни было бы творение конструктивных сил, оно, рано или поздно, будет разрушено конкурентами. Все монотеисты ностратического мира чувствую примат закона понижения энтропии над законом ее возрастания, ассоциируя первый с добром, а второй — со Злом.

 

*  *  *

 

 

Настоящая книга по своему жанру является, по-видимому, философским трактатом, и здесь, казалось бы, неуместны какие‑либо ссылки на личные переживания. Тем не менее, я, может быть для того, чтобы дать немного отдохнуть утомленному читателю, приведу один пример из своего личного метафизического опыта. Настоящая книга по своему жанру является, по-видимому, философским трактатом, и здесь, казалось бы, неуместны какие‑либо ссылки на личные переживания. Тем не менее, я, может быть для того, чтобы дать немного отдохнуть утомленному читателю, приведу один пример из своего личного метафизического опыта.

           Несколько лет назад я находился в состоянии некого аффективного возбуждения, похожее, вероятно, на то, что называется «быть в духе. И вот, когда я находился в том состоянии между сном и явью, которое бывает во время долгой бессонницы, меня поразила мысль — в более здравом состоянии духа не заслуживающая, по-видимому, такого внимания, — о том, что наше, хорошо всем знакомое слово «парень» обладает очень ясным эротическим смыслом. Ну, действительно, подумайте сами, какое еще отношение могло бы иметь это слово, скажем, к бане и банщикам. Наши девушки, например, вкладывают в слово «парень» вполне «жениховский» смысл. Затем мне пришло в голову, что наш языческий бог, исполняющий функции Приапа — им, возможно, был знаменитый Ярило, — вполне мог бы называться Парнем, в шутливом, конечно, контексте. В общем‑то, можно и понять, как это слово, слетавшее с губ возбужденных любовной игрой молодиц, закрепилось в его сегодняшнем значении. И вдруг здесь в моем утомленном сознании пронесся такой диалог.

           Он: Ну, раз уж ты опознал меня, не мешало бы и принести мне жертву.

           Я: Что ты имеешь в виду?

           Он: Да немногое… Рюмку водки, да кусок хлеба — закусить.

Над всем этим поутру можно было бы посмеяться, но дело оказалось серьезнее. Выйдя утром на кухню, я увидел…готовый алтарь, посвященный Парню.

           Судите сами. Над плитой у нас, как это часто бывает на наших кухнях, карнизом нависает поглотитель кухонных испарений. Используя этот карниз как полку, на нем расположилась такая композиция. Слева в ажурной корзине лежали пластиковые грибы, которые можно отличить от настоящих разве что на вкус. Справа, в такой же корзине, находились изготовленные в той же технике фрукты — яблоки и груши. По середине между ними покоилось то, что можно назвать дароносицей. Она представляла собой бутербродницу, состоящую из красного овальной формы подноса, накрытого голубым прозрачным куполом. Я мог бы каждый день смотреть на этот «натюрморт» не ощущая его потаенного смысла. В том же состоянии, в котором я тогда находился, все ассоциации, связанные с этой картиной мгновенно пронеслись в моей голове самым волнующим образом.

           Действительно, фаллическая по своему происхождению ассоциация между грибами и мужским началом хорошо известна. В красочных сладких фруктах, особенно по соседству с этими грубыми грибами, легко опознать женское начало. Расположены эти символы в правильном порядке — «мальчики налево, девочки направо». Что касается «дароносицы», то в ней трудно не увидеть Землю, накрытую голубым Небесном куполом. О символике Неба и Земли я уже говорил ранее.

           Вдохновленный таким открытием, я стал более внимательно приглядываться к художественному творчеству своей жены. И что же? На подоконнике я увидел картину, вполне ясно символизирующую мое представление о троице. Слева из горшка торчит этакое древо жизни, крепыш‑молочай с пятигранным стволом и пучком темно-зеленых листьев с красноватыми прожилками на макушке (жена ласково и показательно называет его «Мой‑черт‑те‑что»). Справа из подвешенной вазы свисают тучные светло‑зеленые плети какого‑то растения‑суккулента, которые образованны пухлыми листьями‑чешуйками, покрытыми голубоватым восковым налетом. В середине же расположился — Он, в виде обвившегося вокруг деревянного стержня плюща с веселыми пестрыми листьями. Продолжая свои исследования, я обнаружил, что моя жена все еще находится в творческом поиске: к стеклянной дверце шкафа были прикреплены грозди сизых баклажанов и стручков алого перца, всем своим видом говорящего, что он очень жгуч. Происхождение жениных художеств я объясняю себе двумя причинами. Во‑первых, у каждого человека имеется, по‑видимому, в глубине бессознательного архетип метафизической триады, проецирующийся при подходящих условиях на сознание в образах материального мира. Во‑вторых, содержание моего возбужденного в тот период времени подсознания телепатическим образом активизировало проявление этого архетипа в усилиях моей жены по украшению своего рабочего места. Совсем недавно я имел возможность убедиться в том, что бессознательное знание о троице и ее метафизическом смысле является достоянием всех людей.

Несколько дней тому назад мне на глаза попалась литография православной иконы, называющейся «Ветхозаветной Троицей». Святая Троица на иконе изображена, с метафизической отстраненностью, в виде трех одинаковых с виду ангелов, полукругом восседающих вокруг стола и различающихся между собой лишь цветом своих одеяний. Левый, по отношению к зрителю, ангел одет в красное, правый — в синее. Что касается среднего ангела, то он облачен в красный хитон, но не его левое накинуто просторное синее покрывало. Для того чтобы у зрителя не было никаких сомнений относительно метафизического смысла цветовой символики, художник продублировал ее пейзажем, на фоне которого изображены фигуры ангелов. Правый ангел, олицетворяющий Бога Саваофа, помещен на фоне горы, изображающей, надо думать, гору Сион. Гора эта имеет странную, причудливо изогнутую форму, напоминающую изображения гор на китайских гравюрах. Красный ангел, соответствующий Иисусу Христу, изображен на фоне строгого башнеобразного сооружения. Поскольку архитектура этого сооружения мало напоминает  архитектуру православных храмов, я полагаю, что так живописец изобразил свое видение Небесного Иерусалима. Сравнивая изображение башни и горы по принципу — где Ян, а где Инь, ошибиться трудно. Всякие сомнения пропадают, однако, когда мы обратим внимание на то, что «пестрый» Святой Дух изображен иконописцем на фоне небольшого искривленного деревца. Если не знать, что это — так называемый «мамврийский дуб», то это деревце не отличить от виноградной лозы.

 

МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ  ГЕОГРАФИЯ

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Если рассматривать под определенным углом зрения народы, населяющие Землю, и цивилизации, образуемые ими, то можно заметить, что существующая географическая картина демонстрирует некоторую «магическую» симметрию, в основе которой лежит цифра три. Действительно, восточное славянство образуется из трех народов: великороссов, малороссов и белорусов. Все они вышли из Киевской Руси, и поэтому их можно назвать русскими народами. Присмотревшись внимательнее, мы можем заметить, что эти народы, связанные единством происхождения и общностью исторических судеб, образуют то, что можно назвать венком народов. Красное кольцо в этом венке представляют, безусловно, мистичные, склонные к анархии и способные на беспредельное самопожертвование великороссы — именно их энергия сплотила русские народы в рамках ушедшей единой государственности. Жизнерадостные украинцы, пробивные и тороватые, населяют, очевидно, зеленое кольцо венка. Торговля, т. е. посредничество между покупателем и товаропроизводителем, вообще, является любимым занятием зеленых: их бог — Меркурий. Спокойные и рассудительные белорусы замыкают этот венок своим синим кольцом. Отметим, между прочим, что сами великорусы делятся на три «субсубэтноса»: северный окает, южный якает и центральный икает.

           Все славяне, в свою очередь, делятся в этнолингвистическом плане на три группы. Это — западные славяне, восточные славяне, т. е. русские народы, и южные славяне. Каждое из этих подразделений также основано на тройственном принципе. Западные славяне состоят из поляков, чехов и словаков. Южные — из болгар и близких к ним македонцев, сербских народов и словенцев. Сербские народы распадаются, по религиозному признаку, на собственно сербов, хорватов и боснийцев. Все перечисленные тройки народов консолидируются в разного уровня венки; мы же отметим, что в общеславянском венке красное кольцо представлено восточными славянами, зеленое — южными и синее — западными.

           Охватим теперь мысленным взглядом всю Европу целиком. На ее севере расположился венок германских народов. Зеленое кольцо этого венка образуют британцы, у которых «нет ни друзей, ни врагов, а есть только интересы». Красное кольцо германского венка представлено германцами в узком смысле этого слова, т. е. немцами, голландцами и австрийцами. Самым пассионарным народом в этом кольце являются не лишенные мистичности, мрачноватые и склонные к агрессивности немцы. Наконец, синее кольцо германского венка образуют скандинавы, которые, в свою очередь, подразделяются, если не включать в это кольцо изолированных исландцев, на шведов, норвежцев и датчан. Распознать уровень пассионарности каждого из этих народов очень легко: Во время второй мировой войны Голландия безропотно легла под немцев, Швеция сохранила нейтралитет, а Норвегия присоединилась к фашистскому блоку. И, наконец, юго‑запад Европы занимает третье из больших европейских колец — это кольцо‑венок романских народов. Вне всякого сомнения, сентиментальные итальянцы являются синим кольцом этого венка, жизнелюбивые, атеистичные французы — зеленым, а страстные и гордые обитатели Иберийского полуострова — красным (не этом полуострове три романских народа образуют свой венок: красные испанцы, зеленые каталонцы и синие португальцы). Таким образом, самым заметным, определяющим крупномасштабную структуру этногеографической карты Европы является великий европейский венок народов, в котором переплелись красное славянское, зеленое германское и синее романское кольца.

           Романо‑германо‑славянскому венку европейских народов в значительной степени соответствует, если так можно сказать, венок христианских религий. Католицизм, средоточием которого является романский юг Европы, олицетворят собой синее, женственное кольцо в этом христианском венке. Главным объектом культа католиков является Дева Мария, заменяющая собой, по сути, Бога‑отца в Святой Троице. Да и сам Христос у романских народов выступает, прежде всего, в своей страдающей на кресте ипостаси, т. е. тоже символизирует пассивное начало. Отметим как многозначительный штрих, что важным элементом облачения папы римского служит перстень с сапфиром, тогда как любимым камнем наших патриархов является рубин. В отличие от католицизма православие представляет в христианстве начало красное, пассионарное. Для православных главной составляющей Святой Троицы является Христос, но Христос не страдающий, а воскресший для царствования над народами. В связи с этим и главным религиозным праздником у нас является Пасха, т. е. день Воскресения Христова и победы жизни над смертью. И, наконец, протестантизм является, бесспорно, зеленым началом в христианстве. Это следует хотя бы из того, что, почитая с равным усердием Новый и Ветхий заветы, протестанты как бы уравновешивают женское и мужское начала в Святой Троице. Их религия, будучи лишенной яркой обрядности и мистицизма, представляет собой, в сущности, умственную зеленую религию, религию Святого Духа. Таким образом, мы видим, что, сообразно своему положению в общеевропейском этническом венке, каждый народ отдал предпочтение той составляющей Святой Троицы, которая больше подходит ему по духу.

           Нам, людям, привыкшим всюду искать материалистические причины эволюционных процессов, хотелось бы, наверное, понять, каковы же причины образования столь яркой, основанной на магии тройки фрактальной структуры европейской этнической карты. Мы можем проследить, например, как с ходом времени такие некогда великие народы как кельты, балты или эллины, игравшие в свое время в жизни Европы очень важную роль, постепенно поглощались теми народами, что сейчас и образуют общеевропейский венок народов. Однако увидеть в этом процессе какие‑либо причины, скажем дарвинистского толка, не представляется, по‑видимому, возможным. Дело в том, что, по самому своему метафизическому смыслу, тот или иной венок должен представлять собой некое слаженно работающее единство, служащее пользе всех его составляющих. Вместе с тем, до относительно недавнего времени, т. е. до тех пор, пока структура экономики не переросла национальных границ, узреть какую‑либо выгоду от организации народов в описанную этногеографическую реальность не представляется возможным. Вплоть до второй половины ХХ века взаимодействие колец в Европе носило скорее конфронтационный характер (что касается взаимоотношения современного романо‑германского единства, с одной стороны, и православного славянства, с другой, то оно остается таковым и до сих пор).

           Весьма характерным с этой точки зрения является существование на юге Европы очень интересного балканского венка. Он состоит из южных славян, греков и румын, говорящих на одном из романских языков. Эти народы некогда образовывали византийскую общность балканских народов. Языки этих народов не очень родственны между собой, но лингвисты знают, что балканские языки образуют некое надгенетическое единство, проявляющееся, например, в общих закономерностях их грамматического строя. Современный смысл существования этого венка очень ясен. Самим своим присутствием он препятствует контакту очень пассионарного восточнославянского мира с очень фригидным западно-романским. Не будь балканского венка народов, был бы невозможен европейский супервенок в том виде, в котором он сейчас существует. Балканский венок очень показательно вплетается в разрыв общеевропейского: южные славяне отделяют румын от их менее пассионарных западных родственников, а румыны — южных славян от пассионарного восточного славянства. Характерным является и то, что хорваты, самые западные из славян, исповедуют разновидность католицизма, румыны, самые восточные из романских народов, — православие. Сложность балканского венка усугубляется тем, что славянские народы, входившие в бывшую Югославию и говорящие на сербскохорватском языке, образуют, в свою очередь, очень напряженный венок, состоящий из «синих» хорватов‑католиков, «зеленых» боснийцев‑мусульман и «красных» сербов‑православных.

           Изящным штрихом, придающим «кварковой» организации европейских народов законченный вид, является присутствие в самом центре Европы удивительного венгерского народа. Этот народ, будучи неиндоевропейским, не входит ни в одно из колец общеевропейского венка. То обстоятельство, что очень небольшой венгерский народ на протяжении веков демонстрировал свою особую устойчивость по отношению к ассимиляционным усилиям окружающих народов, в значительной степени объясняется тем, что, отличаясь необычной талантливостью в искусствах и науках, этот народ сумел создать свою очень глубокую для столь малого народа, весьма отличную от общеевропейской культуру. Все это говорит о том, что венгры находятся в особой связи и под покровительством более высоких структур этнического фрактала. Можно думать, что через Венгрию, совпадающую с отверстием в европейском венке, проходит связь с некими вышестоящими инстанциями из заведующих процессом этногенеза.

           То, что на карте Европы столь четко обозначилась фрактальная картина, означает, что метафизические сущности, которые можно назвать соборными душами народов или ангелами, идентифицированные как национальные святые, в своей игре пришли к некоторому равновесию. Дальнейшее движение общехристианской цивилизации может быть связано лишь с упрощением существующей венковой структуры.

           Главнейшим местом приложения метафизических сил в настоящее время является Христианский супервенок, состоящий из синих романо‑котоликов, зеленых протестантов‑германцев и красных славян‑православных. Христианский венок географически выходит за пределы Европы. Важнейшую роль играет в нем Соединенные Штаты Америки. Америка, сейчас, является активнейшим демонстратором организационного начала: по сути, в ХХ веке зеленая активность перешла от Великобритании к Соединенным Штатам. Это обстоятельство связано с тем, что США являются страной, куда стекались и, в какой‑то степени, продолжают стекаться пассионарии всего мира. Пассионарность американцев выражается очень ярко: в своей массе они очень патриотичны и заметно религиознее своих европейских собратьев по цвету. Их пассионарность выражается, в частности, в том, что Америка уже давно является главным двигателем научно‑технического прогресса. Американцы не чужды мессианского чувства — они охвачены стремлением распространять свою демократию и американский образ жизни по всему свету. С другой стороны, повышенная пассионарность населения приводит к разгулу в Соединенных Штатах преступности и наркомании.

           В Христианском супервенке синяя составляющая, прежде всего Франция и Италия, борется за свою власть чисто женскими методами, т. е. исходя из принципа, что «красота — великая сила». Париж, Рим, Вена являются мировыми центрами изящества. Такие виды искусства, как балет, опера и оперетта — скорее красивые, чем глубокие, — зародились именно в этих странах. Франция и Италия являются мировыми законодателями в области моды и дизайна, вообще. Французская живопись, представленная работами знаменитых импрессионистов, идейно тоже очень бедна, но изумительно декоративна. Страны, воплотившие в себе женское начало Европы, не могут оказать более агрессивному сопернику серьезного физического сопротивления — их стратегия другая. Привлекая к себе своими прелестями и отталкивая высокомерной презрительностью, они стремятся превратить воинственного варвара в галантного рыцаря, а пассионарного аскета в плейбоя. Метафизическое предназначение всеевропейской Ини заключается в общем охлаждении Христианского венка народов. Страны, обозначаемые в Христианском венке синим цветом, не могут, в силу консервативной природы Ини, быть лидерами мировой экономики. Представляется, что для таких стран наиболее естественной является та полузастойная форма общественно‑экономической жизни, при которой, подобно шведскому социалистическому образцу, очень высока норма налогообложения и, соответственно, осуществляется мощное демпфирование социальных противоречий.

           Красное, мужское начало Христианского венка сосредоточено, прежде всего, в Германии и России. Любопытно, что женственность и мужественность народов Европы ясно выражается через следующую, казалось бы, незначительную деталь. Француз или итальянец свое одобрение выказывает жестом, в виде кольца, образованного указательным и большим пальцами. В противоположность этому соответствующий жест русских имеет вид кулака с поднятым вверх большим пальцем. Высокая пассионарность красных народов заключается в наличии у них острого мессианского чувства, направленного на радикальное, революционное преобразование мира. Если мышление синего европейского кольца можно назвать легкомысленным, зеленого — хитроумным или, более политкорректно, интеллектуальным, то красные претендуют на глубокомыслие, т. е. не мудрость. Германская нация породила, например, великую немецкую философию, а русская — мистический космизм. В искусстве пассионарных народов Европы содержание, как правило, превалирует над формой. Идейно насыщенная архитектура и монументальное искусство и германии и России — примером могут служить, например, скульптуры Церетели, не говоря уже о идеологической монументалистке Третьего Рейха и Советского Союза — представляются легковесным ценителям изящного как аляповатые и напыщенные. Оперы Вагнера и Мусоргского имеют очень мало общего с их итальянскими прообразами (из русской музыкальной классики на Западе ценят лишь произведения голубого Чайковского). Классическим жанром «красной» литературы является тяжеловесный по форме, но обязательно очень глубокомысленный роман.

           Важнейшей чертой красных народов Европы является то, что в их бессознательном имеется некий нечеткий комплекс мессианских идей. Эти нации чувствуют себя предназначенными воплотить в жизнь эти идеи, относящиеся к переустройству всего мира. В те моменты истории, когда этим народам кажется, что этот смутный комплекс обрел в их сознании черты конкретного плана, они ощущают в себе могучий прилив энергии‑энтропии, который необходим для реализации этого плана.

           Главную черту немецкого мессианства хорошо подметил Н. Бердяев в своем эссе «Религия германизма» [22]. Мессианское, пассионарное сознание немцев питается тем смутным комплексом, который можно выразить словом порядок, Ordnung. Немецкому мышлению претит недалекий англосаксонский прагматизм, реагирующий только на актуальное, т. е. на все проблемы лишь по мере их возникновения. Немцы хотели бы вести более осмысленный образ жизни. В обыденной же жизни стремление немцев к порядку проявляется как всем известный и являющийся предметом юмористических упражнений других народов Европы педантизм этой нации. В глубине своей души немцы не любят ни англосаксонской рыночной экономики, ни соответствующей демократии. Немецкой нации гораздо лучше подошло бы мощное централизованное государство, берущее под свой контроль анархию рыночной экономики. Немецкая бюрократия — лучшая бюрократия в мире!

           Главным метафизическим и историческим врагом германского духа является организационное, игровое кольцо Христианского венка, так сказать его англосаксонское Но. При этом, правда, больше достается Франции и России. Отношение Германии к Франции прекрасно передается сказкой «Аленький цветочек», имеющей, что показательно, немецкие корни: O, Belle France! Полюби меня в облике грубого агрессивного чудовища, и ты узнаешь, каким прекрасным и благородным женихом я являюсь. В залог нашей вечной любви я подарю тебе мой любимый аленький цветочек, мой драгоценный Ordnungblume. После поражения во второй мировой войне и в связи с возникновением термоядерного оружия Германия уже не может добиваться своей гегемонии военным путем. Однако, как представляется, у немцев еще есть порох в пороховницах. Главной слабостью англосаксонского капитализма является его близорукость, нежелание и неумение рисковать своим капиталом ради долговременных стратегических планов. Пусть не скоро, но глубоко мыслящая Германия, как мне представляется, сумеет потеснить легкомысленную Америку. Надо при этом учитывать, что драматическое исчезновение России, этого вечного конкурента Германии по мессианству, из числа заметных игроков христианского венка венков, делает вынужденный союз Европы и Америки гораздо менее прочным.

           Но‑начало в Христианском венке со всей силой представлено в его англосаксонском кольце, которое сейчас ассоциируется, прежде всего, с Соединенными Штатами Америки. Всю жизнь этого народа пронизывает его любовь к игре: янки шутливы, любят спортивные состязания, готовы по малейшему поводу заключать пари и делать ставки на тотализаторе. Их судебная система тоже, по сути, является игрой, цель которой не установление истины, но победа в судебном процессе. И англо‑американская демократическая процедура построена как некая игра: народ с энтузиазмом принимает участие в выборах, особо не вникая в нюансы политических доктрин кандидатов. Недочеты «слепой» избирательной системы исправляются игрой так называемого гражданского общества, совершенно необходимого для более или менее успешного функционирования демократии англосаксонского образца, с властями предержащими. Даже классовая борьба у англосаксов приобрела форму игры профсоюзов с работодателями.

           Главное же игровое поле этого мира — рыночная экономика. Власть там принадлежит деньгам и только им. Можно сказать, главным божеством протестантов является Мамона, финикийский Ваал. Неудержимое стремление к наживе окрашивает в характерный зеленый цвет весь американский общественный ландшафт. Дух соперничества разрывает это общество на совокупность духовно независимых друг от друга индивидуумов, которые для участия в заведомо коллективных играх могут при совпадении интересов объединяться в некие команды‑корпорации. Готовность образовывать такие корпорации и называется гражданским обществом. Единственной, пожалуй, организацией, построенной на чувствах более высоких, чем корпоративный интерес, в этом мире все еще остается семья.

           Можно подумать, что американский народ обладает все‑таки неким подобием мессианского зова: он с энтузиазмом, достойным лучшего применения, стремится распространять по всему свету свою демократию, рыночную экономику, свое коммерческое, так сказать, искусство и убогие идеалы потребительского общества. Однако за всем этим можно легко рассмотреть корыстный, корпоративный интерес американского гражданского общества, поскольку у зеленых «нет ни друзей, ни врагов, но есть только интересы. Установив, например в Ираке, насильственным путем дорогое им демократическое правление, они могут быть уверенными, что к власти там придут, как более способные к игре, беспринципные местные зеленые. Поскольку в Ираке, ни при каких обстоятельствах, не может возникнуть гражданского общества, это означает, что будущие хозяева Ирака погрязнут в коррупции и разграблении нефтяных богатств, которые при диктатуре боасистов принадлежали все‑таки иракскому народу и шли, в основном, на ликвидацию нищеты и отсталости старого Ирака (этот процесс был прерван экономической блокадой Ирака). Американцам нет, конечно, дела до того, что в Ираке будет создано антинародное правление. Для них важно, чтобы иракская компрадорская верхушка вместе со своей нефтью вошла во всемирную корпорацию зеленых. Пределом мечтаний этой корпорации, ее «мессианской идеей» является ее господство в так называемом глобализованном мире. Можно быть уверенным, однако, что задача, которую ставят перед собой глобалисты, в принципе неосуществима: ведь они желают превратить вид Homo Sapiens в Homo Economicus, т. е. человека разумного в человека потребляющего. Набирающее силу антиглобалистское движение не представляет в настоящее время какой‑либо угрозы планам глобалистов. Не имея ясной программы, альтернативной глобализму, это движение находится сейчас в анархистской, хулиганской стадии своего развития. С глобализмом по‑американски будет покончено лишь тогда, когда появится такая программа.

           Соединенные Штаты, желая входить в Христианский венок не в одиночестве, но со своим ручным венком, выдвинули в свое время лозунг: «Америка — для американцев». Это, если хотите, программа миниглобализации американского венка, состоящего из прохладных канадцев, горячих латиноамериканцев и теплых янки. Возникает, однако, вопрос, смогут ли Соединенные штаты «переварить» свой континент, сами не изменившись радикальным образом? Проблема заключается в том, что пришлое население США не представляет собой единой нации, и в них самих нет того единства духа, которое требуется для осуществления великих планов.

           Если раньше американцы любили сравнивать свою страну с плавильным котлом, в котором из разнородных элементов возникает единый сплав, то теперь они предпочитают уподоблять ее салатнице, в которой каждый компонент существует независимо от других. Мысль же о том, что этот салат является очень вкусным, является отнюдь не бесспорной. В том венке‑салате, что существует на территории США, выходцы из Европы занимают правый, голубой фланг, темпераментные «латинос» — зеленый центр, а распаленные пассионарностью афроамериканцы — левый. Всю вторую половину ХХ века в стране наблюдался рост афро‑американского национализма. В принципе, этот процесс мог бы породить некую идеологию паннегритюда. В этом случае вектор движения американского общества нацелился бы на Африку. Более вероятным представляется, однако, что такой поворот — по‑видимому, неизбежный, дело далекого будущего. В любом случае нежным белым американцем придется прятаться от необузданного черного национализма за спины более темпераментных выходцев из Латинской Америки, которые и займут в этой стране доминирующее положение.

           В связи с внутренней ситуацией в США стоит упомянуть еще об одном важном аспекте зеленого начала. Если мы отождествляем красное с мужским, а женское — с синим, то, спрашивается, какой же пол нам следует сопоставить с зеленым? Ответ напрашивается сам собой: зеленые существа среднего рода! Точнее можно сказать, что в их телах, обладающих всеми признаками мужского или женского пола, живет бесполая душа. Организаторам не доступны те любовные страсти, что воспеты красными поэтами и которые занимают так много места в душах других людей. Любовь у зеленых сводится к прохладному сексу, не поднимающемуся, по сути, выше обычных физиологических отправлений. Психический гермафродитизм зеленых связан с характерным для них инфантилизмом — они никогда не стареющие дети. Основной философией зеленых является прагматизм, утверждающий, в конечном счете, что истинно то, что выгодно. Именно эта внутренняя установка делает их столь ловкими, по сравнению с другими людьми, игроками, ибо для них ничего не свято. Нормой для них. В частности, является не брак по любви, но брак по расчету, семья как юридически оформленное совместное предприятие по производству и выращиванию потомства. Соответственно сказанному, у всех народов контингент проституток и проститутов формируется из зеленых — если любовь для них ничего не стоит, то почему бы на ней не зарабатывать. Если обитатель синих колец склонны к матриархальному быту, а красных — к патриархату, то идеальным для зеленых является бесполое, эмансипированное обществ, общество феминизированных мужчин и маскулинизированных женщин.

           Америка в настоящее время является центром, из которого распространяется по всему миру омерзительная для настоящих мужчин и женщин идеология гомосексуализма, как мужского, так и женского. Опасность заключается в том, что, подобно такой истерической по своей природе болезни, как кликушество, гомосексуализм заразен, т. е. индуцируется в предрасположенных к нему зеленых душах. Более того, путями сигнальной наследственности он передается и потомству. Используя возможности американской демократической системы, беспринципно ловкие гомосексуалисты делают все, чтобы в мире возникла мода на гомосексуализм. В настоящее время гомосексуальная революция развивается а США столь стремительно, что не далеко, по‑видимому, то время, когда им будет заражено подавляющее большинство белого населения Америки. В принципе, при современном развитии медицины гомосексуалисты вполне могли бы размножаться, так сказать, «непорочным образом». Однако, у этих расчетливых людей ослаблено и желание заводить детей, ибо это невыгодно. Таким образом, в исторической перспективе США вообще могут выпасть из европейского венка, направившись в Латинскую Америку, Африку или куда‑либо еще.

           Наши евразийцы любят подразделять народы на континентальные, такие как немцы или русские, и морские, вроде англичан или американцев. Такой взгляд на глобальную геополитику является весьма поверхностным — японцы, например, живут на островах, но их трудно причислить к морским народам, обожающим торговлю и пиратство. Тем не менее, под таким различием есть определенная метафизическая подоплека. Дело в том, что безбедному существованию зеленых всегда угрожала красная опасность. Торгаши, не имея за душой каких‑либо высоких идеалов, не могут геройствовать на полях сражений — они превыше разных там идей ценят свою жизнь. В прямом столкновении «злата и булата» всегда побеждает последний. Именно поэтому зеленые для своего сосуществования с красными нуждаются в неприступной крепости. До недавнего времени такой «крепостной стеной» служило море. Для морского боя личного мужества требуется гораздо меньше, чем для проведения «наземной операции». Для успеха в морских сражениях гораздо большую роль играет качественное и количественное превосходство флота — эта задача, как правило, зелеными легко решается. Общая гибкость мышления, свойственная зеленым, позволяет им находить в своих рядах очень талантливых флотоводцев. Кроме того, трусу, окажись он на корабле, просто некуда бежать во время боя. Если бы Великобритания была соединена перешейком с континентом, то ее печальная участь была бы предрешена и во время противостояния с наполеоновской Францией, и во время второй мировой войны.

           Морская преграда, однако, не всегда спасает зеленых от натиска красных. В свое время в Средиземноморье существовал великий Античный венок народов. Он сплетался из рубинового Рима, сапфировой Эллады и изумрудного Карфагена, последний, естественно находился за морем. В этом случае извечное противостояние кончилось для зеленых плачевно. Не смотря на военный и дипломатический гений Ганнибала, — он, естественно, «нес свободу и демократию» всем народам, покоренным державным Римом, — стальным римским легионам удалось, в конечном счете, одержать победу над пестрой армией Карфагена. Введя в систему кровавую технику абордажного боя, Рим сумел добиться господства и на море. Победа Рима в пунических войнах на многие—многие века определила историю Европы. Если бы победа в этих войнах досталась Карфагену, Средиземноморье вступило бы на путь буржуазного развития не на исходе Средневековья, но уже в эпоху, непосредственно следующую за пуническими войнами.

           Ужас перед рубиновой силой до сих пор таится в глубине робкой души зеленых. Типичным, например, сюжетом американских боевиков является ситуация, когда говорящие с акцентом мрачные личности, опираясь на некие инфернальные силы, готовят порабощение всему миру. Находчивый янки разрушает, конечно, (и не без личной выгоды) все эти козни. Здесь нам интересно лишь то, что сам факт навязчивого появления таких сюжетов говорит о том, что не все спокойно в подсознании их авторов.

           Самым красным цветком в европейском венке народов является, вне сомнения, русский народ. Такое утверждение находится как будто бы в вопиющем противоречии с печальными реалиями обыденной жизни русских. Пассивность, лень, неумение и нежелание устроить для себя более или менее благополучное существование являются бросающимися в глаза иностранцев чертами русского быта. Достаточно прочитать, например, путевые заметки изящно‑поверхностного французского путешественника первой половины XIX века, маркиза де Кюстрина [24]. С другой стороны, враги, посягнувшие на Россию, знают, как грозен может быть наш народ. Смысл этого противоречия между крайне женственным поведением русских в обыденной жизни и их сверхмужественным духом хорошо осознавал Н. Бердяев [23]. Исходя из нашего понимания метафизики, мы можем, по‑видимому, еще лучше понять причину такого явного противоречия.

      В подсознании русских имеется огромный резервуар энтропии, предназначенной для свершения великих дел. Однако, эта энтропия надежно блокирована от сознания мощным ограждающим барьером, связанным с очень высокими астральными иерархиями, мессианским комплексом. Таким образом в обыденной жизни наша пассионарность находится в скрытом, латентном состоянии. Такое состояние пассионарности характерно, надо думать, для всех красных. В настоящее время спит пассионарность немцев, ожидая удобного момента для возобновления борьбы за «новый порядок». Еще недавно черная пассионарность в Америке скрывалась под рабской личиной Дяди Тома.

      Шлюзы, ограждающие сознание русских от затопления его энтропией, широко раскроются лишь тогда, когда в нем четким образом сформулируется Русская идея — ясное, как чертеж, понимание всемирного предназначения нашей нации. До тех пор русские будут прозябать в своей неустроенности. По сути, единственным стимулом, движущим Россию, является внешняя угроза со стороны более развитых в экономическом, научно‑техническом, а значит и в военном отношении стран. Наша женственность не имеет тех неотразимо притягательных черт, что используют для очарования врагов «голубые цветы» Европы, поэтому Россия должна быть достаточно сильной, чтобы защитить свое божественное предназначение. Неустроенность русской жизни усугубляется тем, русские склонны, если можно так сказать, паразитировать на своем мессианском чувстве — Бог, мол, простит избранному Им для великих целей народу его мелкие грешки. У нас, русских, в силу нашей особой предназначенности нет того ветхозаветного по своей метафизической природе отношения к Закону, что характерно для менее пассионарных народов — мы действительно предпочитаем жить скорее «по понятиям», чем по писанным властью законам.

      Если на знамени немецкого мессианства написано жесткое слово «ORDNUNG», то на нашем — милое нам слово «СПРАВЕДЛИВОСТЬ». Немецкое стремление к порядку не окрашено справедливостью: тот «Новый порядок», который стремились утвердить нацисты, с общечеловеческой точки зрения бесконечно несправедлив. С другой стороны, социализм‑коммунизм К. Маркса — это тоже детище все упорядочивающего немецкого гения — вполне удовлетворяет принципу всеобщей справедливости. В 1917 году наши деды опознали в немецком коммунизме свою Землю Обетованную, свою Святую Русь. То, что это слово, как волшебный пароль, открыло в русской душе преграды, сдерживавшие до тех пор поток пассионарности, означает, что в поисках обетованного они оказались очень близко к цели. Русская душа затрепетала при мысли о построении мира одухотворенного труда, труда свободного от эксплуатации человека человеком. Долгие десятилетия с беспримерным энтузиазмом русские строили Новую Россию, пока не убедились, что вызвавшиеся вести народ вожди сами не знают дороги в Светлое Будущее. Более того, народ почувствовал, что они вполне довольны своим положением вечно ведущих и руководящих. Осознав это, русский народ впал в присущее ему состояние апатии — в стране наступила эпоха Застоя.

      При пассивности основной массы населения эта эпоха могла бы продолжаться очень долго. Но на Небесах, видимо, спешат. Зеленая прослойка населения России — в ней, естественно, очень велика относительная доля нерусских и, конечно, гомосексуалистов — организовала ликвидацию Советской Власти, выведя тем самым наш народ из состояния относительно уютной спячки. Интеллектуалы‑организа­торы не могли, конечно, предложить ничего нового, но лишь бездумно скопировали внешние признаки американской демократической процедуры. Не встречая сопротивления населения — гражданское общество в России — несбыточная мечта честных демократов — ловкие дельцы‑организаторы в условиях разгула демократии быстро присвоили себе все богатства созданные советским народом за долгие годы героического труда. В результате в России стремительно возник тот общественно‑политический строй, который можно назвать, пользуясь марксистской терминологией, диктатурой компрадорской буржуазии. Эгоистические цели этой буржуазии никак не связаны с нуждами населения России, а с самой Россией они связаны лишь постольку, поскольку ее все еще выгодно грабить. В результате случившегося Россия вступила в полосу глубочайше безысходного кризиса, угрожающего в перспективе самому существованию русской нации. Можно лишь надеяться, что со временем эта смертельная болезнь примет менее острые формы характерные для хронических заболеваний.

      Так будет до тех пор, пока русские со всей ясностью не осознают, что собой представляет Русская Идея, т. е. как должно быть устроено то общество, которое нам суждено построить у себя и показать, как неотразимый образец, всему миру. В русских сказках смысл и цель существования русского народа, т. е. Его Идея, представлены в образе Жар‑птицы. Жар‑птица ни красная, ни синяя, ни зеленая — она ослепительно красива и переливается всеми цветами радуги. Она в отличие от китайского дракона не обладает никакими чертами, которые можно было бы связать с агрессивность. Ее крылатость и способность сиять во тьме указывает на то, Жар‑птица витает в очень высоких небесных сферах. Очень важно то обстоятельство, что Жар‑птица обязательно должна быть поймана, и сделать это может только Иванушка‑дурачек, т. е. русский народ. Это событие является совершенно необходимым условием для превращения замызганного Иванушки‑дурачка в прекрасного Ивана‑царевича.

 

*  *  *

 

 

Мы более или менее подробно описали кольцевую структуру этнической карты Европы. Однако, обнаруженный «фрактальный» принцип организации народов является глобальным и далеко выходит за рамки Европы. Действительно, христианство, ислам и иудаизм — их называют религиями семитического корня — тоже образуют в своей совокупности венок. В этом ностратическом венке христианство является, вне всякого сомнения, красным кольцом. Также очевидно, что ислам представляет собой зеленое кольцо этого венка. Об этом говорит, в частности, и символика ислама: сами мусульмане считают своего Аллаха зеленым божеством. Исламский полумесяц гармонично сочетает в себе женственную округлость Луны и острые рожки мужской пассионарности. Обрядность ислама еще более бесцветна, чем таковая у протестантов — те хотя бы вдохновенно распевают свои псалмы. В исламе никакие художественные образы не должны будить у верующих их мистические чувствования. Он, как и положено быть зеленой вере, является чисто умственной религией.

      Третьим и самым древним кольцом ностратического венка является иудаизм, который заявляет о своей женственности голубым знаменем, реющим над Израилем. В отличие от религий, представленных красным и зеленым кольцами, иудаизм не стал, да и не захотел стать, мировой религией: он предназначен только для евреев. Голубая звезда Давида не только символизирует единство евреев, живущих в диаспоре и на их исторической родине, но и демонстрирует своей формой замкнутость, духовную отстраненность еврейства от соседних народов. Можно сказать, что в отношениях с более пассионарными религиями иудаизм придерживается, как и положено женскому началу, оборонительной тактики. Для «чистого и благородного» сообщества совершенно естественным является восприятие внешнего пассионарного мира как мира грязного, дьявольского, по отношению к которому применять те моральные нормы, что «избранные» используют для регулирования взаимоотношений между собой, не только излишне, но и предосудительно. Именно такое мироощущение древнего еврейства и привело к тому, что в настоящее время основная масса евреев рассеяна по миру. У большинства современных евреев это мировосприятие достаточно глубоко погребено в подсознании, чтобы проявляться явно. Чувства самосохранения заставило их, в конце концов, принять типичный для зеленых взгляд на мир: в своем поведении не следует опираться на чувства, главное — это соблюдать законы того общества, в котором живешь.

      Еврейский народ, долгие века проведя в рассеянии, не только многому научился сам, но и очень много сделал для тех народов, которые приняли его в свое лоно. Дело здесь в том, что отношения между Инью и Яном, выражаясь по-фрейдистски, являются амбивалентными, т. е. они содержат в себе не только отталкивание, но и взаимное притяжение. Можно сказать, что именно взаимоотношение русских и евреев в России является тем образцом, которому будут следовать народы в условиях интернационализма грядущего мира. Не смотря на все лежащие на поверхности взаимные обвинения в жидовстве и антисемитизме, главным, что демонстрировало наше общежитие, является русско‑еврейское сотрудничество. Это сотрудничество зиждется на том основании, что в сложной общественной жизни есть такие сферы деятельности, которые плохо даются пассионарным русским, и, наоборот, есть и такие, где бессильны фригидные евреи.

      Избыточная энтропийность параноидального, по своей сути, сознания большинства русских людей не позволяет им в полной мере проявлять то терпение, которое необходимо для достижения успехов в тех областях общественной деятельности, которые требуют упорного, но не обязательно одухотворенного труда. Там, где основным требованием является упорство, образованность и эрудированность русским трудно соперничать с евреями. С другой стороны, в тех сферах нашей деятельности, где отсутствуют готовые рецепты, где требуется изобретательность и интуиция, пасует шизоидное еврейское мышление. Таким образом, сотрудничество русского и еврейского типов мышления заключается в том, что русские открывают новые пути, но испытывают затруднения с превращением их в благоустроенные магистрали, евреи же неуютно чувствуют себя на линии фронта, но с удовольствием обустраивают тылы. Приведу, чтобы было яснее, такой пример. Очень много евреев заканчивало у нас математические факультеты университетов. Однако, по настоящему глубоких математиков из них получалось на удивление мало. Зато все монографии компилятивного характера, учебники и разного рода справочники пишутся, в основном, евреями. С сожалением следует отметить, что в настоящее время в нашем обществе гораздо более ярко проявляет себя взаимное отталкивание этих двух наших народов. Так уж устроено женское начало, что, стремясь к установлению своей гегемонии над мужским, оно очень ловко пользуется теми лазейками, которые оставляет для этого несовершенное законодательство, изначально присущая «демократическому» государственному устройству, т. е. плохая работа зеленого, организационного общественного начала. Именно благодаря этому и не чувствуя внутри себя моральных тормозов, присущих большинству русских, очень скоро после падения советского строя еврейская буржуазия стремительно захватила ключевые позиции в нашей экономике и финансовой сфере. В связи с этим в сердцах русских людей нарастает естественный протест. История показывает, что отвечают на этот вызов красные — такова уж их природа — как правило, «честными и открытыми» репрессиями. Можно быть, однако, уверенным, что законы грядущего коммунистического общества (в моем понимании коммунизм имеет мало общего с советским строем) внесут в совместную жизнь русского, еврейского и других народов нашей страны столь необходимую нам гармонию.

      Россия является евразийской державой, поэтому ей самой судьбою предназначено сыграть фундаментальную роль в сплочении ностратического венка народов в единую сверхцивилизацию, основанную на коммунистических принципах. При этом, если основной целью миссионерской деятельности русского народа будет европейское христианское кольцо этого венка, то тюркским народам России предстоит соответствующая работа среди мусульманских народов. Я уверен, что они с удовольствием возьмутся за это дело, ибо в исламском мире тюрки, как это отмечал Л. Гумилев, являются самым молодым и пассионарным народом.

      Выше мы говорили, что маленькая Венгрия, расположенная в самой середине европейского венка народов не принадлежит ни одному из его колец. Этот факт можно понимать, как некую случайность. Ведь сохранились же по краям Европы такие мелкие народы, как балты, валлийцы, бретонцы, баски, албанцы, т. е. реликты когда‑то могучих народов Европы, вытесненные на ее края великим романо‑германо‑славянским венком. Представляется, однако, что это совсем не тот случай — венгры отнюдь не являются реликтами, но странными пришельцами из другого, неиндоевропейского мира. Существование этого народа наводит на мысль, что этот факт может иметь под собой глубокие метафизические причины. Согласно предложенной нами картине, моделирующей, весьма приближенно, конечно, метафизическую структуру астрального пространства, через середину того или иного венка, топологически представляющего собой кольцо, может проходить другое кольцо более высокого иерархического уровня. Это кольцо не входит, конечно, в состав рассматриваемого венца‑кольца, но как бы освещает его своим светом. В связи с этим мы будем говорить, такой венок иллюминируется высшими инстанциями, а объект, находящийся в особой связи с иллюминирующей инстанцией будем называть иллюминатом. Можно теперь предположить, что очень талантливый венгерский народ, явивший, в частности, очень большое число выдающихся ученых (на душу населения, конечно) является именно иллюминатом, находящимся в особо близких отношениях с некой структурой более высокого ранга, чем наш индоевропейский венок. Сделав такое предположение, мы можем попытаться подтвердить существование иллюминационного взаимодействия, присматриваясь к религиозным конструкциям, открывшимся людям.

      Самым главным святилищем православия был в свое время храм Святой Софии (софия по‑русски — мудрость) в Константинополе — он сейчас приспособлен для религиозных нужд турок. По византийскому примеру главные храмы Киевской Руси и Великого Новгорода тоже были посвящены этой святой. Поскольку такого рода религиозная святыня рассматривается верующими чуть ли ни как центр мироздания, то сам факт такого возвеличивания рядовой, в общем‑то, святой представляется очень странным. Создается впечатление, что под личиной ревностной христианки Софии, если таковая действительно жила когда‑либо не свете, скрывается, чтобы своим явным существованием не возмущать и так не очень последовательного единобожия христианской веры, очень важная богиня, по своему рангу сравнимая с партнерами по Святой Троице. Само имя этой богини заставляет думать, что Св. София персонифицирует именно иллюминационное начало. В высшей степени показательно в этой связи то, что трем дочерям Софии присвоены имена Веры, Надежды и Любви. Трудно не опознать в них вездесущую троицу. Следует, однако думать, что эта «малая троица» не имеет самостоятельного значения и является лишь символом, указывающим на характер взаимоотношения Св. Софии и настоящей Троицы. История человечества заставляет предположить, что любимцами Св. Софии являются не только соборные души тех или иных народов, но и индивидуальные души тех людей, что мы называем гениями. Именно эти безымянные в своей массе люди, будучи озаренными Софией‑Мудростью, вывели человечество из первобытности и привели его, в конечном счете, в современное состояние.

      Если рассмотреть Ностратический венок с целью обнаружения в нем иллюминационного начала, т. е. образования, занимающего в нем примерно то же место, что Венгрия в Христианском венке, то мы должны остановиться на Иране. Древняя связь Ирана со своим иллюминатором выражается, например, в том, что иранцы были первым, и, по существу, единственным индоевропейским народом, который смог в своей идеологии самостоятельно выйти за пределы стандартного индоевропейского язычества. Оригинально созданная ими дуалистическая религиозная система оказала влияние на формирование таких широко распространившихся вне иранского мира религий, как митраизм, гностицизм, манихейство и, в конечном счете, христианство. После эпохи арабских завоеваний Иран быстро обособился от арабского мира, приняв и углубив в мистическом направлении шиитскую разновидность ислама. На протяжении всего ближневосточного Средневековья Иран являлся средоточием искусств, учености и мистической духовности.

 

*  *  *

 

 

Мы можем теперь подняться в своих этногеографических построениях на следующий, самый высокий иерархический уровень и посмотреть, как обстоят дела с глобальной метафизической картой Мира. Кроме ностратического венка, которому еще предстоит консолидироваться в единую сверхцивилизацию, в мире есть еще две великие цивилизации. Это — Китай и Индия. Не составляет никакого труда опознать в этих трех цивилизациях соответствующим образом окрашенные кольца, предназначенные для того, чтобы когда‑нибудь сплестись в единой венок глобальной сверхцивилизации.

      В этом супервенке древний Китай, вместе с Кореей и Японией образует зеленый венок. Китай в этом венке, естественно, представляет собой конструктивное, синее начало. Культура Китая оказалась неотразимо притягательной для окружающих народов. Вместе с тем эта культура имеет мало общего с культурой, проистекающей из синего начала Христианского венка. Как я уже говорил выше, для китайского менталитета характерно эмоционально уравновешенное отношение к конструктивному и деструктивному началам, представленным там в виде абстрактных категорий Ини и Яна. В китайской метафизике Ян и Инь замещают собой то, что в Ностратической цивилизации представлено противоборствующими дьявольскими и ангельскими силами. Такое равнодушное отношение к дьявольскому и ангельскому означает, что китайцы являются, в известной мере, народом, не ведающим греха, выражаясь по‑библейски, они не «вкусили плодов с древа познания Добра и Зла». Такая «безгрешность» приводила, в частности, к тому, что история Китая знает периоды смут, по своей беспощадной истребительности не идущих ни в какое сравнение с внутриевропейскими «разборками» (более современным примером могут служить морально не ограниченные зверства маодзедуновской «культурной революции»).

      Для Китая вопросом жизни и смерти является искоренение сколько‑нибудь существенных внутриобщественных разногласий (мы знаем, что именно эти разногласия и являются внутренним, встроенным в общество «локомотивом прогресса»). Именно в силу этих причин сознание китайского народа отличается крайним, с точки зрения европейцев, отсутствием индивидуалистического начала, можно сказать, что души всех китайцев идентифицированы в некую безликую массу под названием великий китайский народ. На бессознательном уровне эта единая народная душа отождествляется с псевдорелигиозной категорией Неба — совершенно не случайно главная площадь Китая, чье изображение составляет основу китайского герба, называется площадью Небесного Согласия. Современный Китай является многонациональным государством, однако, он ни в коем случае не является государством интернациональным: китайский менталитет просто не может включить в состав Поднебесной территории населенные некитайцами. В современном Китае все входящие в его состав народы, кроме собственно китайского, обладают освященным многовековой историей статусом «покоренных варваров». Думаю, что всего сказанного вполне достаточно, чтобы понять, что Китай в настоящее время совершенно не готов к тому, чтобы вплестись общепланетный венок народов. Должно пройти очень много времени, прежде чем в подсознании китайского народа место своей небесной исключительности займет бессознательно святое отношение к законам и морали грядущей Ностратической цивилизации.

      Япония и Корея по всем признакам представляют собой красное и зеленое кольца Дальневосточного венка (ситуация с Кореей осложнена продолжающимся разделением страны). Культуры этих стран являются, по сути, окрашенными в местный колорит продолжениями блистательной китайской культуры. Да и менталитет этих двух народов также вполне укладывается в то, что можно назвать желтым самосознанием. Сейчас трудно сказать, сольются в будущем эти три кольца в единую Дальневосточную цивилизацию. Понятно, однако, что возникновение такой цивилизации требует существенного видоизменения присущего этим народам мироощущения, для чего требуются очень мощные идеологические основания. Представляется достаточно вероятным, с другой, что народы Кореи и Японии, будучи более динамичными и не столь многочисленными, как китайский народ, выйдут из зоны китайского притяжения и покинут свое слабо ощущаемое дальневосточное единство, войдя в состав Ностратической цивилизации задолго до возникновения единой Планетарной цивилизации.

 

Третьей, синей составляющей глобального венка цивилизаций является, конечно, Индия. Эта цивилизация интересна нам, помимо всего прочего, еще и тем, что в ней все те метафизические принципы, о которых мы говорим в этом разделе трактата, выступают столь ярко, что являются вполне осознанными. Великая индуистская Троица состоит из трех божеств: Шивы, Вишну и Брахмы. Сами индусы, в полном соответствии с развиваемой здесь метафизикой, считают Брахму творцом‑конструктором, Шиву — деструктором, разрушающим сложившийся порядок, а Вишну, естественно, — хранителем этого порядка, т. е. его организатором. В соответствии с этим все индуисты входят, согласно своим духовным предпочтениям, в одну из так называемых сект, которые лучше назвать индуистскими конфессиями. Шиваиты образуют красное, мужское кольцо индуистского венка, а вишнуиты — зеленое, что касается синего, женского кольца, то почитание индуистского бога‑отца, так же, как и соответствующей ипостаси христианской Троицы в Европе, не получило широкого распространения. Вместо этого представители синей индуистской конфессии предпочли поклоняться более явно выраженному женскому началу в лице одного из аспектов Шакти, т. е. Великой Матери. Этим они не отличаются от католиков, которые также увидели в Мадонне более явно выраженное по сравнению с Саваофом женское начало.

      Отношения между различными индуистскими конфессиями могут служить тем образцом, к которому будут, по‑видимому, эволюционировать отношения и между христианскими конфессиями в условиях будущего интернационализма. Между шиваизмом, вишнуизмом и шактизмом нет никаких антагонистических противоречий — это лишь различные формы постижения божественного начала, всеми признающиеся одинаково справедливыми и истинными. Каждый верующий волен выбирать себе такой аспект Бога и такой путь к Богу, что в наибольшей степени соответствует его характеру. Однако духовные устремления индивидуума не будут полностью удовлетворены, если он разделит свои усилия между различными божествами: надо избрать какой‑нибудь один аспект Бога, любить его и оставаться верным ему всю жизнь (этот принцип в индуизме носит название «бхакти»).

      Индия, будучи «исконно синей» державой, всегда оказывалась беззащитной по отношению к внешним завоеваниям — Гималаи лишь отчасти прикрывали ее от более темпераментных соседей. Однако, завоевание Индии отнюдь не означало уничтожения Индийской цивилизации: линия обороны синих всегда лежит  в духовной сфере. Мусульманское проникновение в Индию, например, не привело, как это было во всех других странах, к глобальной исламизации местного населения. Оно просто послужило, в конечном счете, делу усложнения и совершенствования Индийской цивилизации. Антагонистические поначалу отношения между мусульманами и индуистами быстро вступили на путь гармонизации: острая борьба между красным и синим началами естественным образом вела к активизации в недрах индийского общества зеленых тенденций, что выразилось, в конце концов, в возникновении организационной по своему метафизическому смыслу религии сикхов. Все это вело, с одной стороны, к оживлению индуизма, приданию ему определенного динамизма, а с другой, к успокоению, «облагораживанию» индийского ислама (достаточно сказать, что в Пакистане и Бангладеш, которые являются частью индийского мира и одновременно самой холодной частью мира исламского, состоящего, в первом приближении, из красных тюрок, зеленых арабов и синих индийцев‑мусульман, премьер‑министром вполне может быть избрана женщина, что совершенно немыслимо для других мусульманских сообществ). Вместе с тем, Индия, как и Китай, вряд ли в обозримом будущем будут готовы к вхождению в единую планетарную коммунистическую цивилизацию будущего. Огромное, разбитое на касты, малограмотное население, подозрительно и даже презрительно, в силу оборонительного характера их женственной цивилизации, относящееся ко всему новому, идущему извне, не позволяет надеяться на быстрый прогресс индийского общества в соответствующем направлении.

      Кастовая структура индийского общества демонстрирует еще одно измерение венковой структуры человеческого общества. Все касты, существующие сейчас в Индии, образуют некий венок, который можно назвать классовым. Исторически в Индии существовал венок, в котором синее кольцо занимала каста брахманов. Представители этой касты были землевладельцами и исполняли жреческие функции. Зеленая каста кшатриев включала в себя воинов, администраторов‑организаторов и, конечно, торговую буржуазию. Красное же кольцо этого венка «населяли» шудры, в буквальном переводе — слуги, обслуживающие две высшие касты. В настоящее время в Индии очень много каст, но все они, по‑видимому, укладываются в некую фрактальную структуру.

      С той или иной степенью четкости такая классовая триада известна многим, если не всем народам мира. Общество Древнего Рима тоже делилась на сословия, вполне соответствующие кастам Индии. В Риме они носили названия патрициев, всадников и плебеев (рабы, как и рабочий скот, стояли вне сословий). В феодальной Европе общество, в первом приближении, делилось на дворянство, купцов и простолюдинов, состоящих, в основном, из крепостных крестьян. В большинстве современных государств сословность как юридически оформленное строение общества преодолена, но, тем не менее, в них продолжают существовать различные классы, организованные в венковую структуру. Сословно‑классовая структура общества предполагает наличие в нем классовой борьбы, ведущей к совершенствованию общественно‑политического строя. В древней же Индии касты замерли в своей непроницаемой самодостаточности, тормозя ее социально‑экономическое восхождение. Для многих цивилизаций характерно наличие четвертого сословия, не входящего в описанную триаду. Это сословие состоит из жрецов и его можно назвать духовенством. С метафизической точки зрения духовенство является иллюминатом того или иного классового венка. Задача этого сословия обеспечивать стабильность этого венка и, вместе с тем, способствовать тому, чтобы его развитие не принимало слишком острых, грозящих большими бедами форм.

      Возвращаясь к Индии, укажем, что в ней существует относительно очень небольшая часть населения, исповедующая совершенно особую религию, называемую джайнизмом. История этой религиозной группы теряется в тумане истории, поскольку джайны никогда не стремились к созданию каких‑либо религиозных трактатов. В своем большинстве джайны являются нищенствующими аскетами. Их главная заповедь — жить так, чтобы не навредить чему‑либо живому. По своему метафизическому положению джайны, как легко понять, являются иллюминатами Индийского венка — характерно, что все остальные индийские конфессии почитают джайнских аскетов святыми. Самые ревностные из этих аскетов вообще не носят никакой одежды. Показательно, что в Индии про таких святых говорят, что они одеты светом.

 

Красным кольцом глобального цивилизационного венка является, очевидно, ностратический венок, представляющий собой единство народов, исповедующих в настоящее время христианство, ислам и иудаизм. В отличие от индийского и китайского колец, ностратическое находится в процессе своего активного формирования. Общая дестабилизация ностратического фрактала выражается, в частности, в нарастающей конфронтации между исламским и иудео‑христианским мирами. Общий кризис, в который постепенно втягивается Ностратия, может быть разрешен, только опираясь на общую для всех ностратических народов идеологию. Таковой призвана быть идеология грядущего коммунистического общества. После возникновения на территории России и ее друзей коммунистического центра притяжения консолидация народов в великое красное кольцо пойдет по историческим меркам очень быстро. В силу принципов метафизической игры ностратическое кольцо рано или поздно, но вберет в себя все народы, не входящие в духовно замкнутые самодостаточные цивилизации Индии и Китая. В связи с этим имеет смысл особо рассмотреть два обширных географических региона — населяющие их народы образуют сейчас, если можно так сказать, периферийное обрамление ностратического кольца.

      Очень интересна метафизическая история народов, населяющих страны Юго-Восточной Азии, т. е. Индокитая и таких стран, как Индонезия и Филиппины. Все эти страны входили в свое время в зеленое буддистское кольцо, не очень, в прочем, консолидированное. Это кольцо призвано было замкнуть собою великий азиатский венок, в котором синим кольцом являлась бы Индия, а красным — Китай. Буддизм, по своему духу, является типичной зеленой религией — в нем нет места какому‑либо мистическому иррационализму. Поскольку буддизм является религией, идущей от ума, а не от сердца, сознание его приверженцев отличается глубоким индивидуализмом, не склонным искать коллективных путей спасения своих душ (мы не говорим здесь о красном тибетском буддизме, метафизический базис которого совсем иной). Однако возникновение на Западе христианства сместило планетарный центр пассионарности из Китая в Европу. В связи с этим и тенденция образования великого азиатского венка была вытеснена тенденцией формирования венка глобального, в котором Китаю отводилось уже место зеленого кольца (возможно именно поэтому национальным цветом Китая является желтый, так сказать, переходный от красного к зеленому). Набирающие силу глобальные этногеографические процессы лишили буддистскую предцивилизацию метафизических корней ее дальнейшей консолидации. Буддизм, например, с легкостью уступил свое место исламу в Малайзии и Индонезии и христианству на Филиппинах. Все это говорит о том, что ищущие свое место в будущей этногеографической картине мира народы Юго‑Восточной Азии являются весьма восприимчивыми к глобальным идеологическим веяниям, и, следовательно, потенциально готовы влиться в Ностратическую цивилизацию.

 

Совершенно особое место занимают в глобальном венке народы Африки, живущие южнее Сахары. Такие народы как бушмены, банту или, например, зулусы в биологическом отношении настолько отличаются друг от друга, что их никак нельзя считать представителями единой расы — этнологи‑генетики говорят, что они различаются больше, чем, например, европеоиды и монголоиды. С точки зрения генетики видов это обстоятельство позволяет утверждать, что именно Африка является центром видообразования всего человечества. В этом свете кажется естественным, что все три живущие в настоящее время вне Африки расы вышли из африканского лона. Самой древней известной нам расой людей является, надо думать, дравидийская. Чистых представителей этой расы в настоящее время осталось очень мало. Это аборигены Австралии, айны Дальнего Востока и некоторые автохтонные жители Индии. В доисторическое же время дравиды жили, по всей видимости, по всему теплому поясу восточнее Африки. Высшим культурным достижением этой расы является создание блистательной цивилизации Хараппы и Мохенджо‑Даро, относительно недавно открытой археологами. Дух народов, создавших эту цивилизацию в значительной степени сохранился в культуре современной Индийской цивилизации. Вслед за расой дравидов Африка исторгла из себя монголоидную и европеоидную расы. Причем последняя настолько молода, что даже лингвистам удается нащупать языковое единство всех европеоидов.

      Можно быть уверенным, что огонь, подогревающий африканский котел отнюдь не угас. Это видно хотя бы из того, что народы Черной Африки обладают очень высоким базовым уровнем пассионарности. Именно эта пассионарность не позволила африканцам создать что‑либо похожее на земледельческие цивилизации Египта, Месопотамии или Америки, несмотря на наличие там регионов, идеально подходящих по природным условиям для этих целей. Астральный источник, питающий пассионарность африканских народов, настолько глубок, что он затрагивает не только культурный, но и биологический аспекты эволюции рода человеческого.

      Те трудности, с которыми в настоящее время сталкиваются народы Африки при усвоении культурных достижений других народов, могут быть преодолены, как представляется, только в том случае, если Великие цивилизации планеты, и, прежде всего, грядущая Ностратическая сверхцивилизация, возьмут на себя культуртрегерскую роль опекунов вечно юных народов Черной Африки. Основным условием возникновения такого «гуманитарного неонеоколониализма» должно, безусловно, быть добровольное принятие африканцами такого положения вещей. С другой стороны, несметные богатства африканского континента могли бы сделать эту организационную миссию зрелых народов не только бескорыстной. Возможно, народы Африки легче согласились бы на роль прилежных учеников, если посредничество в этом деле приняла бы на себя афро‑американская компонента населения Нового Света. Не лишним является и то, что такая важная задача могла бы успешно поглотить ту излишнюю пассионарность, которая сильно мешает афроамериканцам естественным образом вписаться в Западную цивилизацию. Такая мысль приходит в голову потому, что в силу демографических причин население США, например, в недалеком времени будет в основном чернокожим, и проблема Черного единства будет звучать по‑новому.

      Мы должны понимать, что первозданная пассионарность африканцев, обусловленная особой, по сути, уже биологической иллюминацией этого континента, является золотым фондом эволюции человечества. Однако, сказать свое великое слово народы Африки смогут, только переварив в себе культурные достижения всего человечества Мне представляется, что когда‑нибудь в истории человечества будет открыта совершенно новая удивительная эпоха. Она будет заключаться в немыслимом сейчас расширении человеческого сознания. И открыта она будет гениальными чернокожими магами будущего.

 

МОНАДЫ КАК ФИЗИЧЕСКИЕ ОБЪЕКТЫ

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Метафизика, будучи наукой актуального, является для физики, которая есть наука конечного или, в лучшем случае, потенциально бесконечного, кантовской «Вещью в себе». Теоретическая физика не в состоянии каким‑либо потенциальным образом обобщить свои физико‑математические методы, чтобы они могли охватить и закономерности мира актуального. Вся физика строиться так, чтобы, по возможности незаметно удалить актуальное за свои пределы. Наблюдатель, например, совершенно необходим классической физике, ибо только он один может задавать начальные условия тех или иных процессов, запускаемых этим актом. Эйнштейн в своих спекуляциях более явно пользовался категорией наблюдателя: без этого субъекта невозможно, к примеру, определение расстояний в общей теории относительности. Вместе с тем, всячески замалчивается тот факт, что наблюдатель, обладающий свободой воли, никак не вписывается в категории физики. Помогает такому положению вещей то обстоятельство, что физика сознательно ограничивает себя воспроизводимыми экспериментальными фактами (что не мешает ей претендовать на всеведение). Однако в двух случаях актуальное врывается в физику более явно. Это связано с теми экспериментами, которая физика хотела бы считать «своими»; речь идет о тех экспериментах, которые воспроизводятся лишь в статистическом смысле. В этом случае физикам приходится явно вводить в свой инструментарий метафизические по своей природе постулаты. Во‑первых, это — «классический прибор», который работает, как некий датчик случайных чисел и понижает энтропию материальных систем, а во‑вторых, закон возрастания энтропии, ее повышающий. Тяжелым ударом претензиям физики на всепонимание является открытие С. Шнолем [15] флуктуаций периода полураспада радиоактивных атомов, которое показывает, что актуальное даже в таком, казалось бы, простом случае нельзя изгнать из физики при помощи датчика случайных чисел.

      Общая материалистическая профанация европейского мышления нашла свое отражение и поддержку в том, что физика претендует на то, чтобы быть единственным фундаментом мироздания. При этом ее не смущает, например, что законы диалектического материализма, против которых не возражает большинство физиков, принципиально не могут быть выведены из законов физики. Физикам кажется, что еще одно усилие, и, с созданием Единой теории поля, объединяющей гравитацию с электро‑слабо‑сильными взаимодействиями, фундаментальный базис мироздания будет завершен. Представляется, однако, что единая теория, будь она правильно сформулирована, может привести только к необходимости введения объектов, метафизических по своей сущности и, следовательно, не определимых логикой Единой теории поля. Иначе говоря, голые частицы, будучи монадами, хоть и примитивными, не могут быть получены, исходя из формализма гипотетической Единой теории поля.

      В физико‑математическом приложении к настоящему трактату помещена статья, в которой изложена оригинальная теория, самым естественным образом объединяющая теорию тяготения Эйнштейна и теорию магнетизма Максвелла. Выводы, содержащиеся в этой работе, вполне подтверждают догадку о том, что «правильная единая теория» для своего завершения должна «настаивать» на искусственном введении тех объектов, которые можно было бы отождествить с монадами. Далее в этой главе популярным языком изложены идеи, содержащиеся в этой статье. Это важно уже по тому, что эти идеи, как представляется, лягут в будущем в основу невиданного технологического взлета человечества.

 

*  *  *

 

 

А. Эйнштейн, к интуиции которого следует очень внимательно прислушиваться, считал, что сущность Единой теории поля может быть выражена лозунгом: «Все из геометрии!». Не смотря не это пророчество, геометрические концепции не были по‑настоящему использованы при попытках объединить электромагнетизм и гравитацию в единую теорию. Попытка, например Уиллера и Эйнштейна интерпретировать электрон‑позитронную пару как проявление топологической особенности пространства‑времени, как результат его многосвязанности не привели к формулировке электро‑гравитационной теории, поскольку само электромагнитное поле, например поле световой волны, не поддается такого рода геометрической интерпретации. С другой стороны, попытки единым образом записать уравнения электрогравитации, используя для этого пространство более высокой размерности, чем четырехмерное пространство‑время, тоже нельзя считать удачными, ибо в них, как и в уравнениях Максвелла, нет ничего, что можно было бы считать электроном. Удивительным и неожиданным должно, поэтому, прозвучать то, что электромагнитное поле поддается‑таки геометрическому осмыслению.

      Из самого вида антисимметричного тензора электромагнитного поля легко представить себе, что он мог бы описывать малый поворот окрестности той или иной точки пространства‑времени, иначе говоря, малого преобразования Лоренца этой окрестности. При таком взгляде на электромагнитное поле, величина магнитного поля оказывается пропорциональной углу пространственного поворота окрестности вокруг направления магнитного поля, а электрическое — вектору скорости, с которой эта окрестность движется. Скорость эта должна быть много меньше скорости света. Малым должен быть и угол пространственного поворота — только в этом случае электрические и магнитные поля будут складываться, как векторы, т. е. удовлетворять принципу суперпозиции векторных полей. Таким образом, предлагается считать, что электромагнитное поле является результатом малой деформации пространства времени. То, каким образом электромагнитное поле выражается через так называемый четырехмерный векторный потенциал, заставляет считать этот потенциал вектором, пропорциональным вектору деформации пространства—времени. Иначе говоря векторный потенциал показывает в каком направлении и на какую величину смещается при деформации та или иная точка четырехмерного пространства‑времени.

Трудность же, а как представлялось до сего времени, и невозможность такого геометрического осмысления электромагнетизма связана со следующим обстоятельством. Все деформации пространства‑времени вполне охватываются общей теорией относительности Эйнштейна, и в ней просто нет места для такой интерпретации электромагнетизма. Деформация пространства‑времени, вызывающая, в том числе, и повороты окрестностей его точек, согласно представлениям общей теории относительности, означает переход к новой инерциальной системе отсчета. Поскольку же такая деформация обязательно ведет, согласно предположению, к возникновению электромагнитных полей, то, тем самым, нарушается основное положение общей теории относительности — все явления не зависят, в конечном счете, от выбора системы отсчета и могут с равным успехом рассматриваться в любой из них. Если бы наша гипотеза оказалась верной, то при переходе и какой‑либо инерциальной системе отсчета возникало бы электромагнитное поле, и, наоборот, существование этого поля сопровождалось бы наличием мощнейших инерционных по своей природе сил.

Оказывается, однако, что преодолеть это возражение вполне возможно, и притом настолько изящно, что геометрическая интерпретация электромагнетизма представляется единственно верной. По сути, разрешение проблемы заключается в том, что считать малой величиной, в условиях, когда отсутствует соответствующий масштаб. По сути, слово «малое» в нашем определении электромагнитного поля должно быть заменено на — «бесконечно малое». С математической точки зрения, существование бесконечно малых, инфинитезимальных деформаций пространства‑времени означает, что они не удовлетворяют аксиоме Архимеда, иначе говоря, пространство‑время Минковского является неархимедовым множеством точек. Упрощенно аксиому Архимеда можно изложить так. Если имеются два отрезка разной длины, то меньший можно отложить на большем такое число раз, что длина получившегося совокупного отрезка станет больше, чем длина большего из первоначально данных отрезков. Отказ от аксиомы Архимеда означает, допущение существования таких отрезков, что, сколько их ни складывай, длина суммарного отрезка не может превзойти определенной наперед заданной величины. Важно понимать, что на неархимедовой числовой оси длина отрезка может быть бесконечно малой, но, тем не менее, отличной от нуля.

      Существование бесконечно малых чисел позволяет по-новому взглянуть на устройство числовой оси. Она теперь состоит как бы из двух компонент. С одной стороны, это обычные числа, удовлетворяющие аксиоме Архимеда, — их называют стандартными числами. С другой стороны, каждое стандартное число оказывается окруженным множеством нестандартных чисел, отличающихся от соответствующего стандартного на бесконечно малую величину. В математике такие совокупности нестандартных чисел называют монадами (мы, однако не будем пользоваться этим термином, поскольку уже использовали его для обозначения соответствующих физических объектов). Этим словом оказана честь Лейбницу. Если нестандартное число обозначить прямым шрифтом, то мы можем записать его в виде суммы

а = a + da,

где а — некое стандартное число, а da — бесконечно малое число, принадлежащее соответствующей монаде. Представление о нестандартных числах математики связывают с именем Лейбница в связи с тем, что представление о реальности бесконечно малых величин, позволило математически строго сформулировать математический анализ, покоящийся на процедурах дифференцирования и интегрирования функций, так как его представлял себе Лейбниц. Такое изложение математического анализа представляется гораздо более естественным, чем традиционное, восходящее к Ньютону и базирующееся на процедуре предельного перехода. Связана эта естественность, например, с тем, что в «анализе Лейбница», в отличие от «анализа Ньютона» дифференциалы функций имеют четкий математический смысл.

      То, что возможность строгой формулировки математического анализа была осознана только в шестидесятых годах ХХ столетия, является следствие обстоятельства, очень важного для углубленного понимания идей, излагаемых в этом трактате. Понятие числа является очень важным для строгого определения математических процедур, составляющих суть математического анализа. Для анализа в духе Коши вполне достаточно действительных чисел. Эти числа, выражающиеся в общем случае бесконечной десятичной дробью, могут быть получены из рациональных чисел, т. е. чисел в виде конечных десятичных дробей, при помощи процедуры предельного перехода, имеющей важнейшее значение для формулировки традиционного анализа. Таким образом, бесконечность, содержащаяся в определении действительных чисел, является не актуальной, но потенциальной. В отличие от этого, не существует какого‑либо потенциального алгоритма, позволяющего перейти от действительных, т. е. стандартных, чисел к нестандартным. Для определения этих чисел математики используют процедуру, называемую нетривиальным ультрафильтром, которая содержит в себе актуальную по своей природе аксиому выбора. Таким образом, бесконечно малые и бесконечно большие числа, присутствующие в неархимедовом множестве чисел являются актуально бесконечными.

Нестандартные числа, подобно числам комплексным, являются двумерными, т. е. определяются двумя числами, одно из которых стандартное, а второе — бесконечно малое. В соответствии с этим мы можем говорить о двух компонентах пространства времени — стандартной и инфинитезимальной. Деформация стандартной компоненты, т. е. деформация пространства‑времени в обычном смысле, приводит, согласно общей теории относительности, к выбору новой системы отсчета и возникновению инерциальных сил. Деформация же инфинитезимальной компоненты вызывает появление электромагнитного поля. Важно понимать, что эти два вида деформаций пространства‑времени независимы друг от друга — сколько бы мы не суперпозировали бесконечно малые деформации, они никогда не станут конечными. Поскольку именно деформации пространства‑времени (инфинитезимальная их разновидность) является причиной существования электромагнитного поля, мы можем, ни­сколько не греша против истины, впредь называть пространство‑время эфиром — именно такой смысл вкладывали в физики в этот термин до возникновения специальной теории относительности. Чтобы не возникало путаницы, инфинитезимальную компоненту пространства‑времени — именно ее деформация ответственна за электромагнетизм — будем называть тонким эфиром. Математическая разница между тонкой и обычной, т. е. грубой, деформациями эфира заключается еще и в том, для описания первой достаточно ввести векторное поле, т. е. векторный потенциал, тогда как грубая его деформация является преобразованием координат общего вида не может быть сведена к векторному анализу. Таким образом, геометрическая интерпретация электромагнитного поля делает излишним специальное определение четырехмерного потенциала как векторного поля — он им является автоматически.

      Поскольку бесконечно малые деформации не соизмеримы по своей величине с деформациями грубыми, удобно ввести для измерения бесконечно малых расстояний специальную бесконечно малую единицу длины, которую мы назовем, естественно, Вольтом. Электрические и магнитные поля, в принципе безразмерные, получат теперь размерность В/м. Такая ситуация вполне аналогично той, когда в сопромате безразмерной величине относительной деформации, скажем, стержней приписывают для удобства размерность мм/м.

      Электромагнитное поле или, что то же самое, параметры, определяющие поворот малой окрестности той или иной точки эфира, не определяет однозначно поле потенциала. Это означает, что разным картинам тонкой деформации эфира может соответствовать одна и та же картина электромагнитного поля. Обычно говорят, что потенциал может быть подвергнут преобразованиям определенного вида — такого рода преобразования называют калибровочными, — которые оставляют электромагнитное поле неизменным. Для того чтобы электромагнитное поле удовлетворяло уравнениям Максвелла, сам потенциал должен удовлетворять определенным уравнениям второго порядка в частных производных. Обычно в это уравнение вводят члены, описывающие электрические заряды и токи. Для нас важно то, что эти заряды сами по себе не являются решением уравнений электродинамики Максвелла — их координаты и изменение этих координат во времени задаются произвольно и служат начальными условиями для получения решений этих уравнений. Мы, однако, не будем вводить таких зарядов, поскольку наша конечная цель — так сформулировать электродинамику, чтобы эти заряды возникали автоматически, т. е. как решения соответствующих уравнений. Если не вводить искусственно зарядов, то уравнения Максвелла имеют решения только в виде электромагнитных волн.

      Уравнение для векторного потенциала имеет весьма не симметричный вид — их релятивистская инвариантность является, например, отнюдь не очевидной. Представляется, что такая сущность, как поле деформации. В определенном смысле более фундаментальная, чем поле тензора вращения, должна удовлетворять более естественному уравнению. Это соображение не имело бы силы, если фундаментальным считалось бы именно электромагнитное поле, а введение векторного потенциала рассматривалось бы лишь как некий искусственный прием, удобный для математических вычислений — именно так долгое время и относились к векторному потенциалу. Однако, уже довольно давно доказано, что потенциал не является только математической абстракцией. Дело в том, что векторный потенциал входит в определение фазы волны де Бройля, которая описывает волновые свойства электрона. Экспериментально показано, что интерференция электронов зависит от того, что они проходили через области пространства с разными значениями векторного потенциала. Само же электромагнитное поле на пути движения этих электронов отсутствовало.

      Неестественный вид уравнения для векторного потенциала связен с излишней свободой его определения — существуют такие деформации эфира, которые не изменяют электромагнитного поля. Мы можем, однако, устранить этот излишний произвол в выборе векторного потенциала, наложив на его возможный вид некое ограничение, которое называется условием (или калибровкой) Лоренца. Геометрический смысл этого условия очень прост — если оно принято, то мы должны считать эфир несжимаемым. Иначе говоря, допустимы только такие тонкие деформации эфира, которые не изменяют его плотности. Желательность того, чтобы деформации эфира удовлетворяли калибровке Лоренца, заключается в том, что в случае выполнения этого условия уравнение для потенциала принимает очень простой и симметричный вид. Возникающее уравнение называется уравнением д’Аламбера или волновым уравнением, и оно очень хорошо известно и физикам, и математикам.      Условие несжимаемости эфира выглядит, как некая дополнительная, беспричинная аксиома, нарушающая естественность геометрической интерпретации электромагнетизма. Но, как мы знаем, попытка избавиться от этого ограничения ведет к нежелательному видоизменению уравнения для потенциала. Из этой ситуации, однако, имеется неожиданный выход. Мы будем считать, что потенциал не обязан подчиняться лоренцевой калибровке и, не смотря на это, все‑таки удовлетворять уравнению д’Аламбера. Чтобы свести концы с концами, нам остается только одно — считать, что при нарушении условия Лоренца изменяются уравнения не для потенциала, но для электромагнитного поля, т. е. сами уравнения Максвелла. Восхитительно то, что в этом случае уравнения Максвелла принимают точно такой вид, который они имели бы при наличии зарядов и токов.

      Полученные уравнения, имея тот же самый внешний вид, что и классические уравнения Максвелла, отличаются от последних тем, что в них заряды и токи не являются посторонними объектами с заданной зависимостью их координат от времени, но сами являются, наряду с электрическим и магнитным полями, решениями этих уравнений. Это обстоятельство нужно понимать следующим образом. В наши уравнения — будем называть их обобщенными уравнениями Максвелла — помимо компонент электрического поля Е и магнитного — Н входит еще скалярное поле Е₀, которое определяется как коэффициент однородного сжатия эфира, т. е. относительного изменения его плотности. Фигурирующее в обобщенных уравнениях Максвелла заряды и токи выражаются через это скалярное поле: заряды являются производной от поля Е₀ по времени, а токи — его градиентом.

      Такое обобщенное понимание уравнений электродинамики имеет очень глубокий математический смысл: его легко поймут те читатели, которые имеют представление о теории функций комплексного переменного. Согласно фундаментальной теореме Фробениуса в мире существуют только четыре алгебры с делением. Это — обыкновенные числа, двумерные числа, называемые комплексными, четырехмерные числа — кватернионы и восьмимерные — октавы. Соответственно этому могут быть построены четыре вида математического анализа: обычный матанализ, двумерный анализ, теория функций комплексного переменного, а также четырехмерный и восьмимерный математические анализы. Вместо восьмимерных чисел‑октав мы определим близкую к этим числа алгебру биэфирных чисел. Биэфирное число можно рассматривать как совокупность двух объектов, которые мы будем называть эфирными и коэфирными числами. Смысл введения такого рода чисел заключается в том, что точки четырехмерного пространства‑времени Минковского, т. е. эфира, являются по своим свойствам именно эфирными числами.

      Фундаментальный математический смысл обобщенных уравнений Максвелла заключается в том, что они являются условием аналитичности биэфирных функций эфирного переменного. Иначе говоря, они являются прямым обобщением условий аналитичности функций комплексного переменного, которые в силу своей знаменитости называются и уравнениями д’Аламбера—Эйлера, и уравнениями Коши—Римана, и уравнениями Коши—Адамара. Таким образом, вся электродинамика оказывается, по сути, математической дисциплиной, которую можно назвать эфирным анализом.

      Аналитическая функция эфирного переменного имеет восемь компонент, тогда как совокупность электрического и магнитного полей содержит только шесть составляющих. Это означает, что привычное электромагнитное поле должно быть дополнено еще двумя полями: одно из них — скалярное поле Е₀ мы будем называть электрическим нуль‑полем, а второе, псевдоскалярное, обозначив Н₀, — магнитным нуль‑полем. Магнитное нуль‑поле по своему смыслу вполне аналогично электрическому — оно является коэффициентом однородного сжатия коэфира. При учета, наряду с электрическим, еще и магнитного нуль‑поля обобщенные уравнения принимают вид уравнений Максвелла при наличии как электрических, так и магнитных зарядов. Если же магнитные монополи действительно отсутствуют в природе, то деформацию коэфира можно не учитывать. Тот факт, что электромагнитное поле содержит на самом деле восемь, а не шесть компонент очень естественно еще и потому, что уравнения Максвелла, будучи записанными в скалярном виде, образуют систему именно из восьми уравнений. Пользуясь терминологией теории функций комплексного переменного, можно сказать, что аналитические функции эфирного переменного описывают конформную часть инфинитезимального преобразования эфирного пространства. Поскольку четырехмерное пространство в отличие от двумерной плоскости может испытывать только тривиальные конформные преобразования вроде инверсии и трансляции, аналитические функции не определяют вполне однозначно свой потенциал: эфир может быть еще подвергнут деформации сдвига, которая не влияет ни на векторные компоненты электромагнитного поля, ни на скалярные.

      Обобщенные уравнения Максвелла кроме обычных решений в виде поперечных электромагнитных волн обладают еще решениями, которые можно назвать продольными электрическими и магнитными волнами. В классических уравнениях Максвелле такого рода волн, конечно, быть не может. Поле продольной электрической волны представляет собой комбинацию электрического поля, ориентированного вдоль направления распространения волны, и равного ему по абсолютной величине скалярного нуль‑поля. По своему содержанию продольные волны можно назвать волнами заряда электрического или магнитного. Эти зарядовые волны, как и обычные электромагнитные волны распространяются со скоростью света. Излишне говорить, что экспериментальная физика не знает ничего, что можно было бы сопоставить с такими волнами. Легко понять, почему в природе отсутствуют заряженные частицы, обладающие нулевой массой и, следовательно, движущиеся со скоростью света.

      То, что заряженные частицы обязаны быть тяжелыми следует из такого простого примера. Рассмотрим плоский конденсатор, движущийся со скоростью света. Поскольку после прохождения передней его обкладки в пространстве возникает электрическое поле, мы должны считать, что эта обкладка является источником энергии, заключенной в этом поле. Соответственно этому, задняя обкладка играет роль поглотителя энергии. Энергия, однако, не может передаваться от задней обкладки конденсатора к передней, поскольку эта передача не может осуществляться со скорость большей скорости света. Это ситуация вполне аналогична той, что существует а продольных электрических волнах. Мы можем математически строго построить вектор Пойнтинга, описывающий движение энергии в зарядовых волнах, и убедиться, что ему нельзя приписать какого‑либо физического смысла.

      Поскольку заряженные частицы всегда обладают конечной массой, одних уравнений Максвелла недостаточно для того, чтобы описать электромагнитное поле и движение зарядов, его создающих. Уравнения Максвелла должны решаться совместно, например, с уравнениями Ньютона, описывающими движение массивных частиц. Более общим методом является решение уравнений Эйнштейна, которые в неявном виде содержат и уравнения Ньютона. Смысл уравнений Эйнштейна заключается в том, что тензор кривизны пространства—времени (или, по‑новому, — эфира) приравнивается тензору энергии‑импульса рассматриваемой материальной системы. Построив тензор энергии‑импульса для обобщенно понимаемых уравнений Максвелла, нетрудно убедиться, что сумма диагональных элементов этого тензора не равна, вообще говоря, нулю. Тот факт, что при наличии нуль‑поля след тензора энергии‑импульса отличен от нуля, еще раз говорит о том, зарядовые волны обладают массой покоя. Этим продольные электрические волны отличаются от обычных электромагнитных или волн гравитационных, у которых след тензора энергии‑импульса всегда равен нулю, и которые всегда распространяются со скоростью света.

      Полученное уравнение — его можно назвать уравнением Эйнштейна‑Максвелла — объединяет естественным образом электромагнитные и гравитационные взаимодействия. Можно было бы ожидать, что это уравнение содержит в себе решения, которые можно было бы отождествить, например, с той частицей, которую можно назвать «классическим электроном». Ниже мы увидим, однако, что это не совсем так. Поскольку уравнение Эйнштейна—Максвелла является нелинейным, эго исследование представляет собой очень непростую задачу. Однако у этого уравнения имеется одно очевидное решение, которое можно назвать тривиальным. Это решение описывает однородные во всем пространстве и постоянные во времени электрическое и магнитное нуль‑поля. Обозначим их как Е_с и Н_с , где индекс с может означать constant, но может — и cosmological. При наличии таких полей уравнение Эйнштейна‑Максвелла принимает вид уравнения Эйнштейна для пустого пространства, содержащим в себе, однако, так называемый космологический член, введенный в свое время Эйнштейном для придания стационарности своей вселенной.

      В самом конце прошедшего столетия астрономия сделала свое третье великое космологическое открытие (предыдущими были — разбегание галактик и реликтовое излучение). Наблюдая вспышки сверхновых в очень удаленных галактиках, было установлено, что скорость разбегания галактик возрастает по мере их удаленности от нас. Эти результаты сейчас интерпретируются однозначно: вся Вселенная заполнена некоторой субстанцией, обладающей отрицательной плотностью энергии. Это субстанция, обладающая антигравитирующими свойствами, была названа красивым словом «квинтэссенция», однако ее физическая сущность представляется весьма туманной. Мы же вполне можем отождествить эту квинтэссенцию с космологическими нуль‑полями, заполняющими Вселенную. Для того чтобы квинтэссенция антигравитировала, магнитное нуль‑поле должно превосходить по своей абсолютной величине электрическое нуль‑поле, т. е. коэфир должен быть сжат (или растянут) сильнее, чем эфир.

      В самом конце прошедшего столетия астрономия сделала свое третье великое космологическое открытие (до этого были — разбегание галактик и реликтовое излучение). Наблюдая вспышки сверхновых в очень удаленных галактиках, было обнаружено, что скорость разбегания галактик возрастает по мере их удаленности от нас. В настоящее время эти результаты интерпретируются однозначно: вся Вселенная заполнена некоторой субстанцией, имеющей отрицательную плотность энергии. Эта обладающая антигравитационными свойствами субстанция была названа красивым словом «квинтэссенция», однако ее физическая сущность представляется весьма туманной. Мы же вполне можем отождествить эту квинтэссенцию с космологическими нуль‑полями, заполняющими Вселенную. Для того чтобы такая квинтэссенция обладала антигравитирующими свойствами, магнитное нуль‑поле должно по абсолютной величине превосходить электрическое, т. е. коэфир должен быть сжат (или растянут) сильнее, чем эфир. Эффективное нуль‑поле F_c, соответствующее наблюдаемой плотности энергии,

F_c² = H_c² – E_c²

оказывается равным примерно 92 В/см (с точностью около 15%).

      Что касается неоднородных решений уравнений Эйнштейна‑Максвелла, то по причине их нелинейности получить эти решения в аналитическом виде не представляется возможным. Общий смысл этих решений, тем не менее, вполне понятен. Естественно допустить, что в силу указанной нелинейности возникает та дисперсия зарядовых волн, которая ведет к увеличению крутизны их фронтов. Такая ситуация является совершенно нормальной при распространении волн в нелинейных средах. В уравнении, например, описывающих распространение звука в газе, из‑за того, что скорость звука сама зависит от давления в звуковой волне, наблюдается такое же явление. В конце концов, фронт волны приобретает сверхкрутую, S‑образную форму, т. е. решения уравнения теряют свою однозначность. Для того чтобы устранить такого рода неоднозначность решения, S‑образный фронт искусственным образом заменяют тем сингулярным фронтом, который называется ударным. Ударный фронт представляет собой не имеющую толщины движущуюся поверхность, при переходе через которую параметры среды, такие как давление или плотность, изменяются скачком. Важно понимать, что ударный фронт принципиально не может быть решением уравнений, описывающих газ как непрерывную среду. Для физики ударного фронта принципиально то, что газ состоит из молекул, имеющих определенную длину свободного пробега, которая, в конечном счете, и определяет толщину ударного фронта.

      Мы имеем полное право считать, что фронты зарядовых волн уравнения Эйнштейна‑Максвелла при своем движении преобразуются в двумерные объекты, которые мы будем называть заряженными мембранами. По своему происхождению эти мембраны вполне аналогичны ударным фронтам, изучаемым в газодинамике. Пользуясь этой концепцией, мы можем преобразовать неоднозначное сферически симметричное решение в решение в виде частицы, исторически называемой электроном Пуанкаре, — она представляет собой сферическую мембрану, внутри которой присутствует электрическое нуль‑поле, а вне — электрическое кулоновское поле. Отметим, что, если рассматривать только уже «состоявшиеся» заряженные мембраны, то электродинамику можно описывать «классическими» уравнениями Максвелла, в которых движение зарядов задается, исходя из внешних по отношению к этим уравнениям соображений.

      Как уже отмечалось, заряженные мембраны не могут быть получены из каких либо уравнений физики — они должны вводиться «насильственным» путем. Исходя из традиционных физико‑математических понятий, мы не можем приписать этим мембранам какой‑либо толщины. С другой стороны, мембраны нулевой толщины не могу обладать какими бы то ни было физическими параметрами, такими, например, как поверхностная плотность энергии. Выход здесь может быть только один: считать пространство‑время неархимедовым многообразием и приписать мембранам бесконечно малую, но не равную нулю толщину. Подчеркнем еще раз, что метафизика — это физика бесконечного — бесконечно большого в бесконечно малом.

Поскольку мембраны являются актуальными объектами, их внутренняя метафизика не имеет ничего общего с обычной физикой, описываемой обратимыми во времени уравнениями. Вместе с тем, физика, не вникая во внутреннее устройство мембран, позволяет все же устанавливать некоторые их свойства, поскольку поведение мембран не должно выходить за пределы ограничений, которые накладывает физика. Этими ограничениями служат те законы сохранения, что содержатся в физических уравнениях. Приведем пример. Обобщенные уравнения Максвелла являются следствием тензорного уравнения Эйнштейна‑Максвелла. Другое дело, что их практического использования мы должны уметь решать эти уравнения в форме, записанной инвариантно сразу для всех систем координат. Вычленяя из уравнения Эйнштейна‑Максвелла обобщенные уравнения Максвелла, мы одновременно получаем и уравнения непрерывности для электрических и магнитных зарядов. Таким образом, то свойство заряженных мембран, которое называется законом сохранения заряда, получено из физических уравнений. Отметим, что в обычных уравнениях Максвелла закон сохранения заряда не содержится, и их дополняют уравнением непрерывности, исходя из эмпирических соображений.

Согласно принципам квантовой теории поля мы должны рассматривать замкнутые заряженные мембраны как «голые» мембраны, оснащенные электромагнитными свитами. В простейшем случае заряженные мембраны имеют сферическую форму, поэтому, объединив слова «сфера» и «монада», мы будем называть их сферадами. Физический смысл существования сферад заключается в том, что они разграничивают области пространства, заполненные квинтэссенцией различной плотности. Иначе говоря, они являются доменными стенками, разделяющими те домены эфира, в которых энергия нуль‑поля имеет разные значения. Эта разность энергий действует на доменные границы как давление, придающее сферадам их сферическую форму. В квантовой электродинамике и в квантовой теории поля, вообще, эти домены выступают как голые частицы, несущие электрические и другие заряды, носители электро‑слабо‑сильного взаимодействия.

      Квантовая теория поля для устранения присущих ей несуразностей очень нуждается в концепции голых частиц. Однако сферады, будучи актуальными объектами, не могут войти в теорию естественным образом, придающим ей математическую завершенность. Мы, в частности, не можем рассчитывать на то, что на голые монады распространяются квантовомеханические принципы. Вся квантовая механика является, по сути, следствием математической процедуры вторичного квантования. Эта процедура применима лишь к суперпозирующим, векторным полям, входящим в так называемую Стандартную модель, объединяющую электромагнитные, слабые и сильные взаимодействия. Вполне можно рассчитывать, что рано или поздно все эти взаимодействия будут, во исполнение завета Эйнштейна — «Все из геометрии!», будут поняты как результат специфических деформаций биэфира. При этом понятие спина и, следовательно, сама процедура вторичного квантования окажутся естественными следствиями этой теории, теории собственных состояний биэфира. Однако, эта теория, чтобы быть Единой теорией векторного поля, должна включить в себя, но лишь на феноменологическом уровне, концепцию монад, отказавшись, тем самым, от претензий быть Единой теорией Всего.

 

*  *  *

 

 

Все эти рассуждения были бы гораздо убедительнее, если бы мы смогли подтвердить их экспериментально. В принципе мы можем предполагать, что неточечное ядро таких элементарных частиц, кик электрон или кварк, может быть обнаружено в экспериментах по их рассеянию друг на друге, проводимых на ускорителях элементарных частиц. Вопрос заключается лишь в том, каковы размеры соответствующих микромонад, и реализуема ли та энергия частиц, что необходима для успеха таких экспериментов.
      Косвенным подтверждением присутствия в пространстве большого количества сферад, причем не обязательно микроскопических, может оказаться существование так называемой скрытой массы галактик. Структура и специфика вращения галактик таковы, что могут быть объяснены, исходя из закона всемирного тяготения, лишь в том случае, если допустить, что в галактиках присутствует скрытая, недоступная для прямого наблюдения материя. Причем, масса этой материи составляет подавляющую часть общей массы галактик. Можно сказать, что звезды представляют собой лишь некое украшение, не определяющее собой материальной сущности галактик. Не нужно особых усилий, чтобы понять, что сферады являются идеальными претендентами на роль вещества, из которого построена невидимая атмосфера галактик. Можем ли надеяться на экспериментальное обнаружение сферадного газа, присутствующего в нашей Галактике? Если среди сферад окажутся достаточно массивные объекты, то соответствующие им специфические флуктуации гравитационного поля могли бы быть замечены в будущих экспериментах по обнаружению гравитационных волн. В том случае, если галактические сферады, будучи электрически нейтральными, оказались бы, тем не менее, неравнодушными к электромагнитному полю, то эксперименты с их участием приобрели бы не только неотразимую убедительность, но и колоссальную технологическую важность. Было бы вполне естественно, например, допустить, что мембраны, образующие сферады, являются сверхпроводящими объектами. В этом случае сферады были бы идеальными диамагнетиками. Однако, будучи таковыми, они идеально отражали бы свет, и их присутствие в Галактике ни для кого не было бы секретом. Сверхпроводящие сферады будут прозрачны для света лишь при том условии, что они окажутся сверхпроводниками по отношению не только к электрическому, но магнитному току. Представляется, что Природа уже давно экспериментирует с таким диаэлектромагнитными монадами, и результаты таких «экспериментов» нам хорошо знакомы.

      Шаровые молнии являются самыми загадочными и волнующими объектами в окружающей нас природе. В то время как физики вполне обоснованно рассуждают о тончайших свойствах Вселенной в первые мгновения после ее творения, они не смогли выдвинуть ни одной сколько‑нибудь заслуживающей внимания гипотезы о природе шаровых молний. Можно с уверенностью говорить о том, что в современной физике просто отсутствуют те концепции, которые могли бы объяснить устойчивость шаровых молний. Все попытки придумать механизмы, замедляющие процесс рекомбинации ионов в шаровых молниях, понимаемых как некие сгустки плазмы, можно считать бесполезными. Точно так же, не представляется возможным, исходя из современных знаний, объяснить то огромное количество энергии, которое, согласно наблюдениям, может быть сконцентрировано внутри шаровой молнии. Поток псевдотеорий, пытающихся объяснить природу шаровых молний, в том числе и самых фантастических, связан с уверенностью людей, что им известны все физические основания, на которых могут базироваться явления того уровня энергии, который мы наблюдаем в шаровых молниях.

      Нейтральные монады могут, очевидно, иметь только сферическую форму. Рассмотрим, однако, монаду в виде тора, по мембране которой, как по тороидальной катушке индуктивности протекает без сопротивления электрический ток. Будем называть такой ток полоидным, он создает внутри тора магнитное поле. Пондеромоторные силы стремятся увеличить полоидный размер тора и уменьшить его внешний диаметр. Для обеспечения устойчивости такого тора допустим, что по его поверхности, как по кольцу, тоже протекает сверхпроводящий ток. Будем, однако, считать, что этот ток является не электрическим, но магнитным. Этот магнитный ток — будем его в отличие от полоидного называть орбитальным — создает вокруг тора соленоидальное электрическое поле, действующее на мембранную поверхность тора в направлении противоположном действию магнитного поля — оно стремится уменьшить полоидный размер тора и увеличить его орбитальный размер. Назовем, для определенности, такой электромагнитный баллон синим кольцом. Обратную ситуацию, когда электрическое соленоидальное поле сосредоточено внутри тора, а магнитное — снаружи, можно назвать, соответственно, красным кольцом.

      Представление о шаровых молниях как тороидальных монадах (для краткости будем называть их торадами), взаимодействующих с земной атмосферой, является очень конструктивным в том смысле, что все явления, проистекающие из этой модели, можно подробно проанализировать теоретически и сравнить их с наблюдаемыми. Мы остановимся лишь на тех отличительных чертах шаровых молний, объяснение которых представляется более или менее очевидным. Рассмотрим, например, шаровую молнию, образованную синим кольцом. Легко себе представить, что вблизи центра шаровой молнии, там, где напряженность электрического поля высока, происходит ионизация воздуха. Затем ионы, двигаясь примерно вдоль силовых линий соленоидального электрического поля, дрейфуют в область с меньшей напряженностью поля, где они имеют возможность рекомбинировать. Характерно, что некоторые наблюдения позволяют думать, что активное ядро шаровых молний может быть много меньше видимого размера самой молнии. В процессе рекомбинации происходит излучение света в видимом диапазоне частот, подобно тому, как это бывает в случае того хорошо известного атмосферного явления, что называется огнями Святого Эльма. Таким образом, мы можем представлять себе шаровую молнию в виде кольца, окруженного облаком холодной плазмы. Такая плазма может существовать лишь при сравнительно слабом электрическом поле — если напряженность этого поля велика, то может наступить пробой воздуха, окружающего монаду, и возникший вследствие этого шнуровой разряд быстро низведет шаровую молнию до своего обычно наблюдаемого состояния.

      Далее, синее кольцо является электрическим диполем, который стремится двигаться в сторону возрастания напряженности электрического поля. Этим можно объяснить «интерес», проявляемый шаровыми молниями к проводам, находящимся под напряжением. Кроме того, некоторые наблюдения можно понять как свидетельства того, ионосфера шаровых молний может нести некоторый электрический заряд. Механизмы электризации шаровых молний, если это явление действительно существует, требуют более детального анализа.

      Закончить свое видимое существование шаровая молния может двумя путями. В результате энергетических потерь электрическое поле синего кольца может уменьшиться настолько, что его уже не будет хватать для генерации новых ионов. После этого молния, в конце концов, теряет свою ионосферу и перестает быть видимой. В другом случае, при уменьшении электрического поля шаровая молния оказывается в ситуации, когда этого поля оказывается уже недостаточно, чтобы противостоять сжимающему действию магнитного поля, находящегося внутри тороидальной мембраны. В этом случае разрушение шаровой молнии приобретает катастрофический характер — торада мгновенно превращается в электрически нейтральную сфераду. Энергия, заключенная в электрическом и магнитном полях синего кольца, в виде электромагнитных волн излучается в окружающее пространство. Существует много наблюдений, показывающих, что возникающий электромагнитный импульс оказывается достаточно мощным, чтобы вызвать нарушения работы электро‑ и радиоаппаратуры на значительном расстоянии от места гибели молнии. При таком конце шаровой молнии наступает стремительная, взрывообразная рекомбинация ионосферы, окружавшей ядро шаровой молнии.

      Согласно наблюдениям энергии запасенной в шаровой молнии достаточно для того, чтобы удерживать около себя достаточно большой объем своей ионосферы в течении достаточно долгого времени. Шаровая молния может существовать в течение примерно 50 – 100 секунд и даже больше. Она обладает способностью, не теряя своей целостности, перетекать сквозь узкие щели и отверстия диаметром много меньше ее видимого размера, который может быть более 50 см. При внезапной трансформации электромагнитной торады в сфераду, рекомбинация его ионосферы сопровождается мгновенным выделением достаточно большого количества тепла. Если это происходит в ограниченном объеме, например, в дымоходе, то это явление воспринимается как взрыв, способный произвести немалые разрушения. Такая устойчивость химической оболочки электромагнитного тора естественно объяснять тем, что в шаровой молнии отрицательные и положительные ионы, образующие ее ионосферу, разделены пространственно. В конечном счете, это связано с тем, что анионы и катионы шаровой молнии обладают разной подвижностью и массой. Для более тонкого понимания явлений связанных со стратификацией ионосферы торад, требуется более детальный анализ.

      Представим себе на мгновенье, что нам некоторым образом удалось заполучить отрезок линейной молнии. Легко увидеть, что электрическое и магнитное поля, связанные с такого рода отрезком, топологически подобны тем, что существуют в синем кольце. Магнитное поле, силовые линии которого обвивают этот отрезок, при уменьшении своей напряженности порождает, по законам электромагнитной индукции, соленоидальное электрическое поле примерно той же структуры, что существует и в синих кольцах. Ионы, существовавшие в канале линейной молнии, двигаясь вдоль силовых линий электрического поля, образуют полоидный ток. Ясно, что такая «шаровая молния» может существовать лишь очень короткое время, определяемое проводимость своей плазмы. Однако, если это эфемерное образование успеет встретиться с подходящей сферадой, то мы можем ожидать, что под влиянием этого образования она вполне может трансформироваться синюю тораду.

      Таким образом, мы вправе ожидать, и такие ожидания подтверждаются очевидцами, что шаровые молнии возникают там, где так или иначе нарушается целостность молниепроводящего канала. Это может быть место, где канал линейной молнии упирается в земную поверхность, или разветвляется. При определенных параметрах линейного разряда он может быть подвержен так называемой пинч‑неустойчивости (на жаргоне такую неустойчивость иногда называют сосисочной). Наблюдаемые порой чечеточные молнии, имеющие вид пунктира, ясно показывают, что линейные молнии действительно могут быть неустойчивы по отношению к пинч‑эффекту. Таким образом, пинч‑эф­фект также может нарушать целостность линейной молнии.

      Другим вид неустойчивости, свойственный шнуровым разрядам, является изгибная их неустойчивость. Она проявляется, например, в том, что определенный вид таких разрядов называется вольтовой дугой. Если линейная плотность энергии плазменного канала достаточно мала, то шнуровой разряд может сильно изгибаться. В принципе, очень сильно меандрирующий разряд способен генерировать плазмоиды, способные при соответствующих условиях трансформироваться в красные кольца. Представляется, однако, что, если такое явление и существует в нашей атмосфере, то оно является гораздо более редким, чем образование «синих» шаровых молний.

      Очень важными представляются те наблюдения, в которых появления шаровых молний не связано с ударом линейной молнии. Существует достаточно много свидетельств появления шаровых молний в результате трансформации дугового разряда, возникающего при коротком замыкании находящихся под напряжением проводников или, наоборот, при внезапном разрыве токонесущих контуров. Возможно, что такого рода явления происходят гораздо чаще, чем на это обращают внимание (статистически обработанные показания людей, видевших шаровые молнии можно найти в книге [25])

      Я хочу рассказать вам о такого рода явлении, свидетелем которого я был сам. Оно, увы, не отличается особой живописностью. Однажды ясным летним днем я увидел, как во время дугового между проводом и токосъемником проходящего мимо трамвая возникла яркая искра. В течение пяти или шести секунд она двигалась по несколько извилистой траектории, не испытывая особого желания снижаться и не выказывая каких-либо признаков, говорящих о понижении ее температуры, что было бы естественно, если бы она представляла собой угольную, например, частицу, оторвавшуюся от пантографа. Затем, как‑то сразу, она беззвучно погасла. Самым же удивительным было то, что эта искра на всем протяжении своего существования была ярко‑зеленого цвета, как говорят, цвета электрик. Последнее означает, что в искре до самого ее конца присутствовали ионы меди, попавшие в нее, очевидно, из покрытого медью контактного провода. Для того чтобы объяснить увиденное, совершенно бесполезно строить какие‑либо гипотезы теплового характера — горящий уголек не может быть столь ярким, и, тем более, не может удерживать около себя облачко ионизированной меди.

      Совсем несложно, казалось бы, воспроизвести те ситуации короткого замыкания, в которых очевидцы наблюдали возникновение шаровых молний. Однако, уже само отсутствие машин, генерирующих шаровые молнии, говорит о том, что это занятие совершенно бесперспективное. Явление невоспроизводимости шаровых молний в условиях физического эксперимента настолько странно, что оно не нашло отражения ни в одной гипотезе, стремящейся объяснить природу шаровых молний. Невоспроизводимость генерации шаровых молний означает, по сути, одно — экспериментатор, желающий создать шаровую молнию, не может контролировать все условия, необходимые для возникновения этих объектов. Сейчас нам должно быть понятно, что этот экспериментатор не может поместить вблизи дугового разряда подходящую сфераду. Это условие, являясь случайным, выполняется, вместе с тем, столь редко, что получение шаровых молний в осознанном эксперименте до сих пор не осуществлено. Таким образом, невоспроизводимость генерации шаровых молний является одним из самых веских аргументов в пользу их мембранной природы.

      Первым шагом на пути изучения торад должно, конечно, быть создание для них вакуумированных ловушек, работающих хоть сколько‑нибудь эффективно. Возможно, что это будет воспроизведением на современном уровне знаний той аппаратуры, работая с которой трагически погиб Рихман, заслуживающий памятника отважный друг Ломоносова. Легко понять, что электромагнитные кольца до тех пор будут дорогим и очень редким товаром, пока экспериментаторы не осуществят их деления. Умозрительно кажущаяся естественной реальность этой процедуры надежно подтверждается очевидцами поведения природных шаровых молний. Не исключено, хотя и представляется сейчас крайне маловероятным, что при изучении пойманных шаровых молний мы столкнемся с тем обстоятельством, что, по крайней мере, к некоторым из них нельзя относиться как к неодушевленным предметам — ведь они могут являться носителями активных актуалей. Может быть, нам придется вступить с ними в некие симбиотические отношения, подобные нашим отношениям с домашними животными? Интересно, что арабские, вернее, персидские сказки из сборника «1001 ночь» рассказывают о могучих джиннах, заключенных в разного рода сосудах и лампах. Говорится, что эти джинны запечатаны в свои кувшины самим Сулейманом, т. е. мудрым иудейским царем Соломоном. Джинны не очень сообразительны, но при умелом руководстве они могут свершать великие дела, выйдя же из‑под контроля, могут причинить и непоправимые беды. Фантазеры‑материалисты могут сказать, что джинны являются отзвуком великой цивилизации, существовавшей в Атлантиде, или переосмыслением рассказов инопланетных визитеров. Более разумно думать, что эти образы являются результатом проникновения в сознание идей, витающих в астральном пространстве.

      Человечество тратит огромные средства на создание мощнейших ускорителей элементарных частиц или, например, гигантских телескопов. Люди, при этом, более или менее понимают, что знания, полученные с помощью этих «научных машин» вряд ли когда‑нибудь будут использованы людьми для удовлетворения своих материальных потребностей. Совсем иначе обстоят дела с изучением шаровых молний. Можно предвидеть, что освоение торадных технологий позволит человечеству осуществить рывок в своем развитии, сравнимый разве что с приручением огня нашими далекими пращурами. Наверное все, а может быть, и главные результаты развития этих технологий предусмотреть невозможно, однако, некоторые из них, как представляется, можно предсказать.

      Во‑первых, шаровые молнии с достаточно высокой концентрацией энергии явятся, надо думать, теми катализаторами термоядерных реакций, которые станут неограниченным источником дешевой электрической энергии. Во‑вторых, торады являются теми аккумуляторами энергии, которые позволят людям хранить и накапливать любое необходимое им количество энергии в электрической ее форме. Не нужно особых талантов, чтобы представить себе, как могли бы выглядеть простые устройства для зарядки и использования таких «торадных» аккумуляторов. В‑третьих, легко представить себе синее кольцо в качестве основной детали ионного реактивного двигателя, являющейся одновременно источником энергии для этого двигателя. Создание космических кораблей, оснащенных такими двигателями, позволило бы людям завершить освоение околосолнечного космического пространства, робко начатое химическими ракетами, — этой технологической вершиной эпохи огня, недалеко от завершения которой мы находимся.

      Нетрудно заметить, что нарисованные технологические перспективы так или иначе связаны с освоением космического пространства. Покорение термоядерных реакций даст людям неограниченный источник энергии, чистый во всех отношениях, кроме одного. Производство термоядерной энергии на Земле ограничено допустимым уровнем техногенного разогрева земной атмосферы. Количество тепла, выделяемое термоядерными электростанциями, не может составлять более, чем несколько процентов от тепла, получаемого Землей от Солнца. Рано или поздно, но люди, с целью примерно утроить свое потребление энергии, вынесут ее производство за пределы земной атмосферы, например, на Луну. Доставлять же эту энергию на Землю можно будет при помощи легких и очень емких аккумуляторов, о которых шла речь в предыдущем абзаце. Этот момент будет поворотным в широком освоении космического пространства — профессия космонавта станет массовой. Но даже и ликвидировав нагрев земной атмосферы за счет неустранимо низкого коэффициента полезного действия термоядерных теплоэлектростанций, люди на Земле всегда будут ограничены в том количестве энергии, которое они могут использовать, не угрожая экологии планеты. В отличие от этого, в космосе люди могут использовать для своих нужд неограниченное количество энергии. Превратить же эту энергию в уют совершенно немыслимого в земных условиях уровня является делом техники. Именно так, по моим представлениям, будет осуществляться пророчество Циолковского об «эфирных городах», витающих в космосе. Если освоение технологий, связанных с добыванием и поддержанием огня, позволило людям заселить территории изначально непригодные для их обитания, то освоение торадных технологий позволит человечеству заселить все околосолнечное пространство. Лично я уверен в реальности этих фантазий, исходя из, так сказать, метафизически‑телеологических соображений. Не для того Астрал занимался сотни миллионов лет развитием Жизни на Земле, чтобы позволить человечеству вымереть на этой планете от скуки. Наша земная Жизнь имеет в глазах наших прогрессоров космологическое значение, и освоение околосолнечного пространства является лишь этапом в продвижении к неясной нам пока Цели.

 

 

ЛИТЕРАТУРА:

ОГЛАВЛЕНИЕ

1.      Л. Д. Ландау, Е. М. Лифшиц, Квантовая механика (Теор. физика, т. 3), ФИЗМАТГИЗ, 1963, стр. 13-19.

2.      Л. Д. Ландау, Е. М. Лифшиц, Статистическая физика (Теор. Физика, т. 5), ФИЗМАТГИЗ, 1964, стр. 41.

3.      Дж. Гиббс, Основные принципы статистической механики, разработанные со специальным применением к рациональному обоснованию термодинамики (в сборнике: Термодинамика. Статистическая механика, М., Наука, 1982, стр. 350‑508).
Оригинал: J. W. Gibbs, Elementary Principles in Statistical Mechanics, New Haven, Yale University Press, 1902.

4.      B. Misra, Proc. Nat. Acad. Sci. US, 1978, v. 75, p. 1629.

5.      И. Пригожин, От существующего к возникающему., М., Наука, 1985.
Оригинал: I. Prigogine, From Being to Becoming, W. H. Freeman & Co, 1980.

6.      П. Биллингслей, Эргодическая теория и информация, пер. с англ., М.,1969.

7.      К. Шеннон, Математическая теория связи, в сб. Работы по теории информации и кибернетике, пер. с англ., М., 1963.

8.      L. Boltzman, Wien. Der., 1872, v. 66, p. 275.

9.      И. Пригожин, Неравновесная статистическая механика, М., Наука, 1964.
Оригинал: I. Prigogine, Nonequilibrium Statistical Mechanics, N. Y., Wiley, 1962.

10.L. Van Hove, Selected Topics in the Quantum Statistics of Interacting Particles, Univ. Washington, 1958.

11.Г. Кантор, Труды по теории множеств, М., 1985.

12.Свящ. Павел Флоренский, О символах бесконечности (Очерк идей Г. Кантора), Соч. в 4‑х томах, М., 1994, т. 1.

13.А. Гейтинг, Интуиционизм, М., 1965.

14.К. Фишер, Лейбниц его жизнь и учение, история новой философии, т. 3, СПБ, 1905.

15.С. Э. Шноль, УФН, т. 170(2000), №2.

16.Л. Шерток, Р. де Соссюр, Рождение психоаналитика, М., Прогресс, 1991, стр. 159.
Оригинал: L. Chertok, R. De Saussure, Naissance du Psychoanalyste (De Mesmer а Freud), Payot Paris, 1973.

17.Р. Фейнман, КЭД — странная теория света и вещества, М., Наука, стр. 110…
Оригинал: QED — the Strange Theory of Light and Matter, Princeton University Press, 1985.

18.Л. Н. Гумилев, Этногенез и биосфера Земли, Л., Гидрометеоиздат, 1990.

19.М. Элиаде, Шаманизм: архаические техники экстаза (пер. с англ.), стр. 162, Киев, «София», 2000.

20.В. Я. Пропп, Исторические корни волшебной сказки, М., 1984.

21.Ф. Ницше, Воля к власти, М., ТОО «Транспорт», 1995, стр. 11.

22.Н. А. Бердяев, Судьба России (опыты по психологии войны и национальности), М., МГУ, 1990.

23.Ibid.

24.Маркиз де Кюстрин, Записки о России, пер. с франц., М., СП Интерпринт, 1990.

25.Рене Генон, Очерки о традиции и метафизике, СП, изд. «Азбука», 2000.